В феврале Паше выдали помощь в возмещение похоронных затрат, а в марте высчитали данную сумму из зарплаты. С обиды он осыпал штукатурку над дверью бухгалтерии хлопком оной и в горячке уволился. Потом жалел, скучал по своей бригаде, пять лет почти вместе прожили. Поманили знакомые и его в кооператив сварщиком. Два месяца выдержал, потом сам диву давался. Ему так не доводилось раньше работать. За неделю работы начислялось столько, сколько он на производстве едва ли мог за месяц заработать. А дальше начинались действа непонятные и неприятные. Председатель мутил, крутил, сумма усыхала ощутимо, и чтобы получить хоть оставшуюся, приходилось часами, днями выжидать – то денег в банке нет, то кассир заболел, то у дядьки в Киеве запор случился. У Павла друзей великое множество, они и подыскали хорошую работу. При заводе монтажный участок открыла серьезная организация из Казахстана. Павла приняли бригадиром. Колька, не будучи привычным к серьезному труду, вынужден был покинуть ЦОФ к тому времени, Паша ушел, и брату не стало поддержки. Младший поднял крыло, старший нырнул туда – взял Паша его к себе. Работа привычная, бригаду сколотил из работящих мужиков, получка оттягивает карман брюк солидным комком, дома все прекрасно. Ну чего тебе еще, человече? Мешал комочек в сердце мешал. Мешал жить, дышать, в полной мере чувствовать жизнь. И томил, и звал. Куда?
∗ ∗ ∗ ∗ ∗
Лето пришло. Паша приехал в выходной в свою квартиру, брат здесь. Искронуло в голове : «Колька, поехали на кладбище».
– Прям счас?
– Да, сейчас, возьмем бутылку, закуски. Едешь?
– Ну поехали.
Нечто настигало, он чувствовал. От автобуса долго идти в гору, по пути живет Верина родня, нет, к ним они не зайдут, в другой раз. Надо идти быстрее.
– Брат, быстрее.
– Куда гонишь? Не успеешь, што ли?
– Можем не успеть.
Клокотанье зарождалось в недрах Пашиных, грозные валы взбурливали, парусили кисею занавеса с той стороны, где первобытные бездны под или засознания. И ледышка нехорошо заворочалась, до слабости. Он сел на траву у дороги. Кладбище близко.
– Брат, мне что-то нехорошо, давай посидим немного.
Коля смотрел озадаченно.
– Не пойму тебя. То быстрее пошли, то сел. Давай дойдем, там сядем, выпьем.
А над кладбищем разгулялся ветер. Сильный верховой ветер. Скрипели-стонали под его порывами высоченные старые тополя. Неся смуту и беспокойство в души одних посетителей, умиротворение и покой – другим. Ветер гуляет над кладбищем. Они зашагали дальше, Николай притих, молчалив и серьезен.
Мама в одной оградке с бабушкой, мамастарой. Она сама выбрала фотографию на свою могилу. Здесь она во цвете жизни. В овальной рамке, заполняя все пространство, ее лицо. Русые волосы волнясь ниспали до шеи, она смотрит чуть непрямо, на полных щеках рождается улыбка, а глаза уже смеются, переполнены смехом. Мгновение, раскроются губы и звонкий мамочкин смех развеет печаль кладбищенскую.
…Не будет смеха.
Колька за маленьким столиком подготавливает процесс помина душ. Паша подошел к памятнику сбоку, не наступая на могилу, прижался лицом к стеклу фотографии, закрыл глаза. Слезы потекли обильно, веки не удерживают напора. Вот что было необходимо ему. Клокотанье внутри утихало. Колючий, холодный, занозный поплыл из сердца со слезами, вытаивал и освобождал.
– Прости, мама. Прости нас, непутевых твоих сыновей. Мы столько горя тебе причинили, – больше ничего не говорил, плакал. И вдруг вспомнил.
– Мамочка, у меня для тебя и для нас очень хорошая новость, самая лучшая. Моя Вера беременна. У тебя будет внучка. И мы назовем ее твоим именем.
Слезы кончались. Паша открыл глаза. Вытер рукавом рубахи. Мама рада, она улыбается.
