Метаморфозы или золотая медицина

Метаморфозы или золотая медицина

(заметки неравнодушного)

В закатную пору жизни груз прожитых лет давит на человека не только метафорически — неосуществленными мечтами, упущенными возможностями, несовершенными добрыми делами и содеянными злыми, но и в прямом смысле — за долгие годы при неправильных и чрезмерных нагрузках происходят изменения в позвоночнике.

Еще осенью ушедшего года у меня стало тянуть левую ногу и появились боли в пояснице, но пока было терпимо. К тому же на работе постоянно запарка из-за нехватки рабочих рук и ветхого оборудования, от того недосуг ходить по поликлиникам. Бывало, прихватывало сильнее, тогда утром принимал обезболивающую таблетку, а если уже становилось и вовсе невтерпёж, шёл в здравпункт и просил фельдшера поставить укол.

Так дотянул до начала декабря и терпёж иссяк, не мог сидеть, не находил ноге удобного положения. В комбинатовской поликлинике, точнее, на крыльце, перед входной дверью, очередь в регистратуру занимают часа за полтора, впрочем, не только в регистратуру, на сдачу анализов тоже.

В 7:30 дверь открывают и народ спешит поскорее попасть в тепло. Если бы у меня не было направления от цехового фельдшера, то существовала реальная возможность в этот день вообще не попасть на прием к врачу. Такой вывод однозначно сложился после долгого стояния в очереди в регистратуру и невольного подслушивания разговоров пациентов с медработниками, сидящими за стеклянной перегородкой. Не каждый из стоящих в очереди мог получить заветный талончик на прием, даже с высокой температурой или с сильными болями, если он не проявлял настойчивости.

Мне повезло и мне выдали талон, причём, на ближайший час, но почему-то к хирургу. С медицинской картой закондылял на второй этаж. Народу немного, но это не показатель того, что можно быстро очутиться в кабинете, к иному врачу, будучи третьим-четвертым по очереди, бывало, просиживаешь больше часа. Но пациенты из кабинета хирурга довольно быстро выходили и это радовало. Дождался, захожу, изрядно подволакивая ногу. Хирург молод и здоров, прямо бугай, на моё «здрасте» не ответил, указал на стул около себя.

Он сидит справа за столом, медсестра — по другую сторону. Когда я сел, доктор спросил, словно выплюнул: «Что болит?». Я начал рассказывать с появления первых признаков болезни, врач перебил: «Сейчас конкретно где болит и как сильно?». Он начинал мне не нравиться, потому что в его поведении было ощутимо видно безразличие к больному, даже демонстративно ощутимо, а как иначе можно воспринимать врача, который не взглянул, где у меня болит, не оторвал глаз от бумаг на столе. Он лишь потом, когда я ответил на его вопрос, поднял глаза, абсолютно равнодушные.

— Встань.

— Простите, не понял.

— Встань, говорю.

Я встал.

— Достань руками пол.

— Что?!

— Пол руками достань.

Внутри у меня начинало клокотать и сильно захотелось сказать ему «пару ласковых» слов на русском эмоциональном, но нецензурном. Однако, нельзя, у нашего поколения ещё сохранилось уважительное отношение к людям в белых халатах.

Я смог в наклоне дотянуться пальцами рук примерно до уровня колен, ниже спина не сгибалась, амбалистый доктор смотрел сурово.

— Работать можешь, свободен.

Негодование всё же едва не вырвалось из моих губ и оно было бы грубым, поэтому я поспешил, пока ещё мог сдерживаться, выразить его в приличной в форме.

— Вы что, думаете, я за больничным пришел? Мне вылечиться хочется, а Вы даже не посмотрели, не определили причину болей.

Возможно, я бы ещё что-нибудь сказал, но, доктор пресёк мою тираду, не дав ей развиться: «Всё, говорю, иди».

Взгляд его стал с прищуром и холодом, это меня и успокоило, я уже достаточно в жизни повидал подобных людей и знал, что их не переубедить и не упросить. Мне оставалось только в язвительной по сути, но в максимально вежливой форме показать отношение к нему, насколько это было возможно в моём состоянии.

Встал, левой рукой взял карточку со стола, правую приложил к груди и сказал: «Ну что ж, позвольте мне выразить Вам свою глубочайшую признательность за Ваше добросердечие, за Вашу любовь к больным и страждущим, достойнейший из эскулапов».

Возможно, это было не лучшее, что мне следовало бы сделать, но все мы обижаемся, когда нам хамят. Однако, доктора проняло, я видел, как менялось выражение его лица от изумления ко гневу, как вспухали желваки на крутых скулах и как рука на столе начинала сгребать пальцами бумажные листы, а потом пальцы выпрямились и нервно запрыгали. Я даже подумал, что он сейчас встанет и ударит меня, но врач сдержался, хрипло бросил медсестре: «Зови следующего», — а сестричка сминала крашеными губами смех, в ее глазах читалось сочувствие.

К оконцам в стеклянной стенке регистратуры народу изрядно поубавилось, стоять пришлось недолго, но мне хватило времени, чтобы окончательно вернуть душевное равновесие, а значит, я мог здраво размышлять.

Работаю на комбинате уже немало лет, бывать в поликлинике доводится тоже не так редко, поэтому могу сравнить уровень обслуживания пациентов в настоящее время с тем, каким оно было раньше, в советское время, и с сожалением констатировать, что деградация поликлинической или первичной, профилактической медицины — процесс перманентный, то есть непрерывный и хорошо организованный, имеющий своей конечной целью уничтожение бесплатной, государственной медицинской помощи населению и перевод ее в частные платные клиники.

Нам всем, гражданам России, с конца восьмидесятых годов прошлого века вдалбливают в сознание мысль о губительности бесплатной медицины, о ее неэффективности. Но это одна из мер лжи, коими пытаются изменить мировоззрение целого народа.

На самом деле именно бесплатное здравоохранение как проявление заботы общенародного государства о своих гражданах является стимулом для развития всех отраслей медицины, ибо безвозмездное оказание помощи ближнему по сути своей — проявление Божественного в человеке и оно развивает в нём наилучшее, заложенное с момента рождения.

С захватом власти в стране частной собственностью медицину превращают в бизнес, а в нём забота о человеке даже не подразумевается, главное заработать на больном, поживиться за счёт немощного, не гнушаясь при этом обманом и мошенничеством.

. . . Персонал заводской поликлиники тоже сокращают, всякими хитрыми способами уменьшают зарплаты низовому звену, при этом уровень оплаты труда верхнего звена постоянно повышается, точнее, они сами себе его повышают. В общем, всё то же, что и на комбинате, да иначе и быть не может, фактически хозяин-то один — его величество Евраз, не к ночи бы его вспоминать.

Так что медперсонал, сидящий по ту сторону отгородки, совершенно не виновен в наших бедах, они, милые женщины и девушки, такие же работяги, как и мы, и такие же затюканные, хотя, как раз в силу своей затюканности становятся стервозными и этим в известной степени отравляют жизнь пациентам, а пациенты по этой же причине — им. Осознав это разумом, уже легче относиться к ним просто по-человечески и когда я обратился к совсем молоденькой девице, сидевший напротив меня за стеклом: «Милая барышня, хирург, видимо, посчитал меня симулянтом и выпроводил, но у меня сильно болит нога и я бы не пришёл сюда, если бы мог работать, направьте меня к терапевту»,- то в ответ получил искреннюю улыбку и талон к терапевту буквально на следующий час.

Вот уж действительно — доброе слово способно творить чудеса.

…Терапевт прошла очень долгий путь от юности, старчески выцветающие глаза за опущенными на кончик носа очками полны усталости, но старается держаться бодро. Она меня узнала, доводилось обращаться, даже подарил ей тогда книгу, хотя и достаточно обоснованно предполагал, что чтение художественной литературы не входит в круг ее интересов.

Выслушала меня внимательно, как это приятно после общения с хирургом, измерила давление, осмотрела и ощупала больную ногу, выписала больничный лист и направление на уколы и физиолечение.

Надежда на исцеление придаёт силы и уже веселее я захромал выкупать лекарства, занимать очередь в процедурный кабинет и записываться на физиотерапию.

Зимой коридор около процедурного кабинета со стульями по обеим стенам представляет собой нечто вроде клуба пенсионеров. Летом ветеранам болеть некогда, дела дачно-огородные столь нужны и интересны, что хворям просто нет места в жизни, а зимой свободного времени становится даже с избытком, вот тогда старые болячки и начинают напоминать о себе, и тянутся труженики преклонных лет в поликлинику подлечиться и пообщаться. Хорошо хоть их пока не лишили такой возможности, но многое из лечения сделали платным.

Уколы начинают ставить в десять часов, в девять уже почти все стулья заняты, иные бабульки сидят с вязанием, но в основном идет оживленная беседа, ходят-то по большей части одни и те же.

Я тоже встретил несколько знакомых, с кем в разные годы работал вместе.

За полторы недели лечение принесло некоторое улучшение, уменьшились боли и перестало тянуть ногу, но полного выздоровления не получилось, просто потому, что точного диагноза терапевт установить не могла без анализов и обследования, а этого сделано не было, да и задачи такой она не ставила, по-моему, у врачей поликлиники основная забота — устранить острые признаки болезни, заглушить боль и привести больного в более-менее работоспособное состояние.

«Ну, как ваше самочувствие?» — спросила доктор на последнем приеме. «Лучше, конечно, но теперь боль ушла в щиколотку, ступня плохо сгибается». «Ничего, по-тихоньку разработаете», — с тем и закрыла больничный лист.

* * *

Разрабатывать потерявшую гибкость ступню пришлось целый месяц, и всё это время ходил, ставя ногу жёстко, сразу всей подошвой, при этом возникал шлепающий звук, отчего мужики шутливо поддразнивали меня шлёп-ногой. Но постепенно, с помощью физических упражнений, которые выполнял вечерами, нога восстановилась полностью. Зима прошла благополучно, иногда, конечно, боли в спине и ноге напоминали о себе, привычно глотал обезболивающие и шёл на работу.

Стоял конец апреля, тёплый и солнечный. До обеда отработал без проблем, хотя приходилось и тяжести поднимать, и выполнять электросварочные работы в самых неудобных положениях тела. Во второй половине дня мы сидели, пили чай, был как раз регламентированный перерыв, забегает, как кнутом настеганный, наш мастер и кричит: «Ну что сидим, чаи гоняем, открывайте ворота, щас машина подъедет, надо срочно ковши отгрузить».

. . .Здесь следует сказать особо о мастерах, как важнейшем элементе всей жизнедеятельности комбината, именно в период, когда он находится в частном владении. На мой взгляд, изо всех категорий работников, начиная с простого рабочего и кончая исполнительным директором, это самая неблагодарная, самая запуганная. Работяга всё свое недовольство, все свои претензии высказывает в первую очередь мастеру, как непосредственному руководителю, начальник цеха спрашивает за все недостатки в работе тоже с мастера, при этом часто свои обязанности на него же и возлагая. Разные комиссии, которым стало несть числа, основную вину за невыполнение огромного количества различных предписаний, распоряжений и указаний тоже взваливают на мастеров, их же, по большей части, и наказывают либо урезанием премии, либо взиманием штрафа.

Кроме всего этого, мастер каждый день обязан заполнять немалое количество документов, некоторые даже остаются для этого после окончания смены и всё равно полностью не справляются с бумажной волокитой. У них жены, дети, кредиты и ипотеки, поэтому они вынуждены тянуть свой воз, но у немалого числа мастеров от такой жизни развился душевный страх: страх потерять работу, лишиться премии, не угодить начальству, своему и вышестоящему. Страх, страх, страх, он постепенно, но необратимо уничтожает уникальные, личностные качества человека, опускает его на уровень бездушного исполнителя чужой воли, оглупляет и отупляет. Так действует корпоративная этика, давно оформившаяся на Западе и успешно внедряемая в России.

. . . Значит, мастер прибежал, дал команду, мы мужики исполнительные, встали и пошли исполнять. Элеваторные ковши небольшие и не тяжёлые, килограмма по четыре-пять весом, сначала мы брали по одному, по два из больших стоп, составленных у стены корпуса, и кидали в кузов грузовой машины, но мастер подгонял, тогда двое начали сбрасывать ковши на бетонный пол, стараясь бросить ближе к машине, остальные трое подносили и отправляли груз на место. Не знаю, сколько ковшей я лично кинул, но после очередного броска резкая боль в пояснице едва не опрокинула меня на бетонный пол.

Постоял в сторонке, отдышался от приступа боли и хотел продолжить работу, полагая, что просто потянул мышцу и всё быстро пройдёт, однако при первой же попытке боль пронзила всю левую сторону тела, нога при опоре на неё подкашивалась, и я был вынужден опять отойти и присесть на фундамент близстоящего оборудования. Мужики закидали оставшиеся ковши, а я все сидел на бетонной тумбе.

Товарищи, окончив работу, пошли в слесарку, я тронулся следом, буквально таща ногу за собой, но мастер, обеспокоенный моим состоянием, настоятельно попросил меня сходить в медпункт, пока он еще открыт. Я уже и сам понял, что без медицинской помощи не обойтись, потащился в сторону АБК. Дверь медпункта открыта, значит, Наталья ещё на месте, так что помощь я получу. После очередного сокращения в цехе остался один медицинский работник, она же фельдшер, она же и заведующая, но ей постоянно приходится ездить в поликлинику и по прочим делам, так что часам к трем в медкабинет уже не попасть. Наташа, наш цеховой медик, человек добросердечный и хороший специалист, к тому же красивая женщина, с изумительными ямочками, моментально вспархивающими на щеки, когда она начинала улыбаться, увидев меня, всё поняла без объяснений. Укол и таблетка вскоре оказали обезболивающее действие и в слесарку я вернулся почти счастливым, с надеждой на избавление от боли. Даже согласился на просьбу мастера порезать на мелкие куски старый стальной канат, он давно лежал на видном месте и мозолил глаза начальству. Потом я пожалел о своем согласии, да было поздно.

Мастер выделил мне в помощь слесаря, и мы с ним, захватив длинный резак, отправились в дальний корпус, где канат и валялся, беспорядочно спутанный. Какое-то время боль была вполне терпима, и я без особых усилий принёс газовые шланги, настроил резак и приступил к работе.

Вскоре чад от горящей канатной смазки заполнил ближайшее пространство и Максим, мой помощник, открыл ворота. Я разрезал определенную часть каната, затем мы с Максимом складывали куски в контейнер для металлолома, потом опять резал. Боль нарастала, мне приходилось чаще отдыхать, подолгу стоять на ногах становилось трудно, к концу я уже работал на корточках, а уложенные в кольца шланги нес в сварочную будку долго и трудно, стараясь не наступать на больную ногу, то есть фактически шёл на одной ноге.

Сейчас, когда пишу об этом и вспоминаю себя, идущего от цеха к проходной, а потом к автобусу, и смотря как бы со стороны, становится даже смешно. Картина для стороннего наблюдателя действительно может показаться забавной. Идёт по пешеходному тротуару мужик, медленно идёт, хромает, через несколько шагов вдруг начинает дергаться, при этом взмахивает руками и останавливается, постоит и трогается дальше, затем всё повторяется.

Но тогда было не до смеха, скорее, до слез, подступавших от пронзающей боли.

* * *

Направления от цехового фельдшера в этот раз у меня не было, это тревожило и ухудшало и без того скверное душевное состояние. Зато очередь в регистратуру оказалась на удивление маленькая, вероятно, потому что была середина недели, к тому же за отгородкой сидело аж целых трое тружениц поликлиники.

Стоял в очереди и обдумывал, что и как говорить, чтобы наверняка получить талон, и по лицам служительниц пытался определить их способность сопереживать чужому горю. Светленькая худощавая молодушка за средним столом показалась мне человеком добрым, не знаю, почему я так определил, но старался попасть именно к ней. Попал и не ошибся. Протянул пропуск, сказал: «Спину на работе сорвал, пожалуйста, дайте талон к терапевту на сегодня»,- ещё и попытался улыбнуться как можно обаятельнее. А глаза у ней действительно добрые, как и ответная улыбка. Принесла мою больничную карту, протянула вместе с талоном, на нём написано время приема 9:30. «Спасибо, сестрица».

Терапевт тот же самый, вернее, та самая, что лечила меня зимой. Стандартный опрос, осмотр и назначения на лечение. Укоренившаяся за годы Советской власти привычка безоговорочно верить докторам сослужила мне сейчас, при другой власти, плохую службу — я не сразу начал задумываться над тем, как и чем нас лечат. Но дозрел, и возникли вопросы. Почему сразу, если есть подозрение о серьезном заболевании, не проводится обследование, например, рентген, МРТ или УЗИ, тогда бы диагноз был наиболее точным, значит, и исцеление было бы более вероятным? Ответ пришёл сам собой из опыта общения с врачами и анализа всех факторов.

Получается, поликлиника за постсоветские годы кардинально перестроилась, сделав главным принципом всей своей деятельности наименьшую затратность. Это касается, конечно же, всего российского здравоохранения, бесплатного, гарантированного государством, просто автор показывает эти метаморфозы на примере одной, отдельно взятой, поликлиники.

Вот лечили меня зимой, доктор предположительно поставил диагноз — остеохондроз. Курс уколов, обезболивающих и витаминов снимает боль, то есть устраняет симптомы болезни, физиопроцедуры оказывают общепрофилактическое действие и через полторы-две недели больного вполне можно отправлять на работу, до следующего обострения. Но уже никого не волнует, скоро ли человек опять придёт ко врачу с тем же самым заболеванием, недолеченный или вообще неправильно леченный, в конце концов, этого вредного работягу можно и уволить, как часто болеющего.

Зато подобное лечение дешевле, чем глубокое обследование, тем более, с недавнего времени, видимо, каким-то внутриведомственным циркуляром обязали докторов «держать» пациентов на бюллетене не более двух недель, а если дольше, то только с письменного разрешения заведующей поликлиникой.

Снова выкупал лекарство и записывался на процедуры. Каждое утро мне необходимо приезжать из другого района в поликлинику, проходить физиолечение, занимать очередь на уколы и сидеть в коридоре, коротая время ожидания в беседах. Обычно курс уколов состоит минимум из десятка, люди успевают за это время познакомиться, вот и я дня через три уже знал многих в очереди, разговаривал, выслушивал истории жизни и болезни. Болящий человек охотно рассказывает о своих хворях, если встречает внимание и сочувствие слушателя, это своего рода психотерапия, помогающая человеку в борьбе с болезнями. Некоторым, в которых замечал начитанность и книголюбие, дарил визитки с электронными реквизитами, а иным и книги.

Неожиданной была встреча со старинным товарищем, с которым жительствовал по соседству, он давно на пенсии, сильно состарился за годы, что не виделись, но смотрится бодрячком.

Лекарства стали приносить некоторое облегчение, а вот с физиотерапией получилось хуже. Помнится, раньше такие процедуры, как электрофорез или импульсные токи помогали, теперь же я еле-еле мог дотерпеть до конца сеанса, боль усиливалась и я едва не взвывал, однако мысль о том, что это нормальный процесс выздоровления, заставляла выдерживать.

Подолгу стоять мне было тяжело, вот я и старался сесть на автобус до дома, где имелись свободные места для сидения, но не всегда удавалось, и тогда поездка до своего района становилась мучительной. В таких случаях вставал в середине автобуса, там поверху были закреплены горизонтальные поручни, цеплялся за них обеими руками и почти повисал на руках, на левую-то ногу полноценно опереться не мог, а на одной простоять всю дорогу не смог бы, к тому же тряска во время езды усиливала мучительное состояние. Можно было, конечно, попросить кого-нибудь из молодых уступить место, их в это время, в середине дня, ехало немало, но стоило лишь посмотреть на девиц и хлопчиков, сидящих с пустыми глазами, зато с наушниками от телефонов в ушах, как мысль об этом тут же пулей вылетала из головы, да и, честно говоря, не привык себя чувствовать в чём-то ущербным, для меня это было страшнее боли.

Одной только поездкой в автобусе мои проблемы не ограничивались. До дома мне идти от остановки не совсем близко, боль при ходьбе нарастала, и я экспериментальным путем нашёл способ хоть немного бороться с ней. Я просто приседал на корточки около деревца или ограды, боль будто утекала в землю и минуты через три-четыре можно было идти до следующего приседания ещё метров полста.

В конце следующей недели на приеме я понял, что доктор имеет намерение закончить мое лечение и прямо спросил: «Вы что, собираетесь закрывать больничный?» Она подняла глаза и посмотрела на меня поверх очков долгим взглядом, в котором жила усталость. Ответила как-то замедленно, словно ей было тяжело говорить: «Но Вам же лучше и, потом, я не могу Вас больше держать на больничном».

Но я был настроен решительно: «Нет, так не пойдёт, Вы меня зимой выписали недолеченного и вот результат — через четыре месяца я снова заболел. Я считаю, надо проконсультироваться у невропатолога».

После недолгого раздумья врач подняла трубку телефона: «Татьяна Борисовна, Вы у себя?» Выслушала ответ и сказала: «Сейчас к Вам подойдет больной», — назвала мою фамилию, — «посмотрите его».

У кабинета невролога или невропатолога, не знаю, как правильнее называть, тоже очередь, но совсем крошечная, два человека, но меня-то направили на консультацию, это я и сказал двум сидящим женщинам, для убедительности вытянув руку с медицинской картой, никто не возражал.

Постучал, приоткрыл дверь, в кабинете сидела бабуля.

— Здрасте.

— Я занята, подождите.

Подождал, бабушка вышла не вскоре.

— Еще раз здравствуйте. Вот, пожалуйста, — протянул довольно пухлую тетрадь. Татьяна Борисовна заметно увяла за эти годы, погрузнела телом, резкие раньше черты восточного склада лица расплылись.

Лет девять назад довелось у ней лечиться. Я перед этим съездил на курорт Белокуриха отдохнуть и подлечиться, и там мне по настоянию лечащего врача провели лечебный курс радоновых ванн. Помнится, ходили среди работяг слухи о негативном влиянии радона на мужскую силу и не то, чтобы я верил им, но особого желания принимать ванны не было. Однако доктор, белокурая, смазливая, но с широкими мужскими плечами женщина лет сорока была настойчива и я согласился. Процедура приятная и я даже просил медсестричку сделать воду погорячее, и так блаженствовал в горячей маслянистой воде аж десять раз.

В Белокурихе было замечательно, всё вроде бы для отдыхающих, но кое-что мне и тогда уже не понравилось. За последние годы курорты Белокурихи сделались весьма популярны не только в Сибири, но и в России. В посёлке произошел настоящий строительный бум, стали возводиться новые санатории и корпуса лечебниц, вытесняя живую природу за пределы жилой зоны, а оставшуюся пряча под бетон, камень и металл. Но главное пагуба даже не в этом. С ростом популярности усилился приток отдыхающих из нефтедобывающих регионов, людей с деньгами и жаждой впечатлений. Естественно, выросли доходы медицинского персонала, особенно, высшего уровня, а это, как демонстрирует настоящая жизнь, неизбежно порождает неутолимое желание заработать больше, особенно среди людей нестойких, без крепких духовных либо нравственных опор. Персонал лечебниц тогда начинает рассматривать пациентов как источник дохода и выжимать из них деньги дополнительными услугами, наплевав на профессиональную этику. Так ведь и богатые «клиенты» готовы к этому, они готовы не только платить иной раз за ненужные процедуры, иные из отдыхающих приезжают вовсе не лечиться, а потусоваться, попить водочку, поволочиться за ждущими внимания женщинами, в общем, весело провести время.

Кстати, два года назад автор отдыхал в санатории под Барнаулом, поэтому есть возможность сравнить и поразмышлять. В Барнауле лечатся и проходят реабилитацию, по большей части, простые рабочие и труженики села из Кузбасса, Алтайского края и Новосибирской области.

Сосновый бор на высоком берегу Оби, скромные корпуса, некоторые деревянные, никаких ресторанов на территории санатория, никакого буфета с алкоголем при танцзале, что присутствует в Белокурихе, медперсонал не услужлив ради корысти, а просто, по-человечески, доброжелателен.

Так вот, относительно профессиональной этики медиков. Насколько помню, в советское время, прежде чем назначить какое-либо серьезное лечение, обязательно проводили обследование на предмет влияния на организм данного препарата или лекарства. Мне же сразу назначили десять сеансов радоновых ванн! Скорее всего, надо было на первый раз пройти две-три процедуры. Но деньги, выделенные на моё оздоровление, нужно осваивать, а лечение радоном недешевое.

После отпуска я отработал недели три и однажды утром не смог встать с постели, так прихватило поясницу, одевался лежа, а до поликлиники добрался на такси. Месяц пробыл на бюллетене, вот тогда я и начал расспрашивать всех, кто принимал радоновые ванны. Выяснилась интересная тенденция, очень похожая на закономерность. Немалое число людей после такого лечения почувствовало ухудшение состояния здоровья, некоторые серьезно заболели. Я ни в коей мере не против лечение радоном, но надо же устанавливать, нет ли у пациента противопоказаний этому серьёзному лекарству, а то, что радоновые ванны помогают при некоторых заболеваниях, в этом автор не сомневается.

Я даже и не помню, какой мне тогда поставили диагноз, скорее всего, обострение остеохондроза, лечился-то я у терапевта.

За месяц стандартного лечения уколами и физиопроцедурами восстановился полностью. А через два дня, так же утром, не смог повернуть шею, заклинило наглухо. Ни травмы перед этим не было, ни сквозняка, а внезапно после пробуждения ощутил себя «неповоротноголовым». Вот тогда меня и восстанавливала Татьяна Борисовна, она за две недели при помощи всё тех же уколов и физиотерапии помогла мне вернуть способность свободно крутить баш…, простите, головой (это от злости на свою верхнюю часть тела, стоило лишь вспомнить, как с болью поворачивался всем корпусом, чтобы увидеть что-либо сбоку).

Татьяна Борисовна тоже узнала меня, попросила рассказать о заболевании, выслушала, что-то записала в карточку, подняла темные удлинённые глаза: «Идите к терапевту». Но его на месте не оказалось, медсестра в ослепительно белом костюме известила меня о внезапной болезни врача.

Я оказался в странной ситуации — больничный лист не закрыт и неизвестно, у кого теперь лечиться. Вернулся к невропатологу, пришлось снова объяснять ожидающим свою ситуацию, народ у нас добросердечный, меня и в этот раз пропустили.

В этот раз Татьяна Борисовна более внимательно изучала историю моей болезни, один раз вроде про себя негромко обронила: «Странно, зачем эти уколы, толку-то от них?» В очередной раз я, воодушевленный тем, что попал к специалисту, направился покупать ампулы с лекарством и витаминами. Начался новый круг лечения.

* * *

Имея уже некоторый навык хождения по разным лечебным местам, старался выбрать время для физиолечения так, чтобы успеть пройти его до десяти часов, до открытия кабинета, где ставят уколы. Иногда среди ожидающих возникали небольшие споры из-за очередности, кто-то потерял того, за кем занимал, кто-то чего-то напутал, но всегда всё обходилось вполне благопристойно. Был лишь один случай, когда порядок был нарушен.

Как-то к двери в кабинет робко подошел низенький, плотный, с клочковатой щетиной на дряблых щеках, мужичок. Был он в рабочей спецовке, а на ногах у него пластмассовые шлепанцы. Подошел и встал бочком у выступа перед дверью, в руке держал упаковку с ампулами. В кабинет приглашают звуковым сигналом, и когда он прозвучал, бабулька, сидящая на крайнем стуле, рядом с тихим вторженцем, резко вскочила и шмыгнула в дверь, даже слегка оттолкнув его.

В коллективе на стульях возникло волнение.

— А чего он встал тут?

— Да, поди, норовит без очереди проскочить.

— Ишь, шустряк, выискался!

Но всё это говорилось между собой и лишь одна дама, сидящая через проход, не очень солидных лет, но очень солидных габаритов, обратилась непосредственно к нарушителю порядка: «А ты за кем занимал?»

У мужика робость уже прошла и ответил он нагловато: «Я здесь работаю». Вскинулась еще одна сударыня, сидящая довольно далеко от двери: «Ну и что?! Раз работаешь здесь, значит, можно без очереди?» Оппонент не удостоил ее ответом и разговор иссяк сам с собой, только неопознанный мужской голос философски заметил: «И охота ему сейчас толкаться, после обеда здесь будет пусто».

Видимо, тот факт, что человек работает в поликлинике, успокоил очередь и мужик спокойно зашёл в кабинет после следующего звонка. Я его потом видел ещё раза два, он так же вклинивался в очередь, но никто больше не делал ему замечаний.

Проходили дни, лечение шло своим чередом, но его эффективность мало ощущалась. На приёме я это высказал Татьяне Борисовне, она вздохнула и сказала с печалью: «Ну что Вы хотите, у Вас возраст уже солидный. Вы думаете, я здорова? Как же, у меня тоже спина болит, однако, терплю и работаю на трёх работах».

Я попросил назначить мне магнито-резонансную томографию (МРТ), естественно, бесплатно. Вообще-то, надо было это сделать раньше, но как-то не подумал об этом, а лечащие врачи не спешат давать направления, думается, есть указание от вышестоящих лиц побольше задействовать платные услуги. Мне же попросить направление на МРТ посоветовал товарищ, весьма осведомленный в разделе медицины, занимающимся позвоночником и я, хотя и был уверен в несокрушимости своего позвоночного столба, решил всё же обследоваться. Татьяна Борисовна направление написала, но нежелание своё это делать скрывала неумело.

Установка МРТ находится в нейрохирургическом корпусе больницы №29, туда я и отправился после приёма. Шел напрямую от поликлиники через парк, было холодновато и сыро, хотя кончался май. Весна в этом году совсем никудышная: часто идут дожди, солнце редко балует своим теплом, люди ходят в куртках и головных уборах.

В больнице всё строго: сначала надо раздеться в гардеробе, который находится в подвале, затем подняться, купить бахилы, надеть их поверх обуви и только тогда дежурный пропустит в крыло здания, где и проходят МРТ. Кстати, почему слово «бахилы» прилипло к этим полиэтиленовым наобувникам, непонятно. Ни в современном толковом словаре, ни в словаре Ожегова и Шведовой этого слова нет, а у Даля оно толкуется как «рыбачьи сапоги с голенищами на помочах во всю ляжку» и как «рабочая обувь в Сибири, состоящая из чулка яловой кожи, который привязывается над лодыжкой и под коленками, и соединяется с аларчиками, грубыми башмаками».

Знакомые говорили, что на бесплатную диагностику большая очередь, поэтому было опасение пройти ее тогда, когда закончится больничный лист, подобная практика в комбинатовской поликлинике уже давно стала нормой. Человека начинают лечить, назначают ему какое-либо обследование или консультацию у специалиста определенного профиля, но ждать обследование или консультацию приходится месяцами, больной к тому времени выходит на работу, потом он или вынужден отпрашиваться с работы или махнуть рукой — чуть полегчало и ладно.

В кабинете, где записывают на МРТ, сидит молодящаяся женщина, легко склоняемая к улыбке, это обнадеживает, часто улыбающиеся люди обычно по характеру добрые. Пока она читала мое направление, пока искала в журнале нужное, я старался ее развеселить, в наивной надежде своими шутками приблизить дату обследования. Смешно было бы приписывать моему остроумию успех в желательном решении, вероятнее всего, просто так сложилось, но мне велено было явиться завтра к 14-ти ноль-ноль с простыней, тапочками и диском для записи результатов обследования. Ура — ура!

В этот раз из физиопроцедур мне был назначен электрофорез и ходил я на него как на экзекуцию, терпел, едва не взвывая, но отказаться и в мыслях не было, надеялся, что со временем станет легче, доктор-то знает, как лечить.

В этот день нога совсем разболелась, было даже тяжело спускаться в гардероб за курткой. В буфете поликлиники купил стаканчик пакетного кофе и с ним вышел на крыльцо, поставил пластмассовую посудинку на оградительную стенку, достал сигареты, закурил. Хорошо после болезненной процедуры курить, отхлебывая горячий напиток.

— Фёдорыч, ты что ли?!

Я повернул голову, у лестницы стояли двое, плотный лысый мужчина придерживал за плечи худого старика в очках и улыбался мне

— Коля! Привет.

Николай сказал старику: «Подожди малость»,- подошел, протянул руку: «Здорово», — «Здорово». С Николаем мы работали вместе не один год, но было это уже давно, и встречались редко.

— Приболел?

Я кратенько рассказал о себе.

— А ты с отцом сюда?

— Да, привозил, — лицо Николая сразу стало злое, — замордовали его эти…,- следующее слово невозможно воспроизвести в печатном виде, — врачи.

— Однако, сурово ты.

— Да сил уже больше нету. Ни к специалисту на прием не попасть, они все в частных клиниках деньгу зашибают, ни нужного лечении не добиться. А он же ветеран, столько лет отдал комбинату. Да ты же помнишь его?

Честно говоря, я не узнал в старике, стоящим недалеко от нас, того стареющего, но энергичного мужчину, которого видел несколько раз когда-то, но сказал: «Конечно».

Коля оглянулся и, заметив, как отец стал клониться вбок, коротко бросил: «Ладно, Фёдорыч, потом как-нибудь поговорим», — быстро подошел и поддержал престарелого родителя. Я глотал кофе и смотрел, как они очень медленно спускались по широким ступеням.

До двух часов было ещё далеко и я думал, чем заняться и куда пойти. Ехать домой не было смысла, пока бы доехал, пока докондылял, а там, глядишь, уже и в обратный путь пора собираться.

Дошёл до кафе «У Ксюши», рядом с ним под навесом продают знаменитые на всю округу беляши.

С горячим беляшом в пакете доплёлся до ближней лавочки, сел, намереваясь перекусить. Я даже не заметил, откуда этот бедолага появился, только что сидел один, уже и рот раскрыл, дабы отхватить кусок теста с мясом и вдруг обнаруживаю рядом некоего субъекта. Сидит на краешке лавки, смотрит на меня, пристально, неотрывно.

Странное сочетание худого, заросшего полуседой щетиной лица с густой сетью морщин ниже глазниц и больших синих, совершенно детских глазищ. На нём теплая темная куртка, она ему велика даже с подвернутыми рукавами, защитного цвета штаны, а на ногах легкие сандалии без носок.

Смотрит и молчит, лишь чуть заметно шевелятся продольные морщины на высоком от отступивших к затылку русых коротких волос, лбу.

— Ты есть хочешь?

Субъект длинно качнул головой сверху вниз.

— Ну, держи, — протянул ему пакет с беляшом и салфетку.

— Спасибо, батя, — голос не пропитой, а густой и сочный, не по фигуре.

Я думал, он будет жадно пожирать подаренный беляш, однако нежданный сосед ел степенно, не спеша и зубы у него, успел я заметить, крепкие, белые.

Мне осталось лишь вместо беляша засунуть в рот сигарету. Незнакомец доел, аккуратно вытер рот и пальцы салфеткой, бросил ее в стоящую рядом с лавочкой урну.

Предполагалось, что сейчас он попросит закурить, но его запросы оказались серьезнее.

— Бать, если ты такой добрый, может, подкинешь рублей полста на опохмелку.

В моей жизни было место всякому опыту и то, что он не с похмелья, я понял сразу, может, оттого и ответил не совсем дружелюбно и даже резко: «А кофе в постель не подать?» Не люблю, когда лгут, а тем более в таких делах, как просьба о помощи.

Мужичишку будто подкинули с лавки, так быстро он подскочил: «Ну, извини, старина», — и быстро-быстро пошёл вверх по аллее, рукава куртки закрывали ему ладони. Коротко сыпанул меленький дождичек и стих, было прохладно, на асфальте в ямках стояла вода, а мой недавний собеседник в легкой обуви, такую мы в детстве называли плетёнками.

«Зря я так грубо с ним, не обеднел бы от полтинника, может, человек интересный, глаза-то вон какие выразительные».

В это время с неба будто кто-то широко сыпанул горох — крупные капли дождя пробарабанили по лавочке, по моей голове и плечам.

Мужичок в сандалиях все удалялся и удалялся, пора и мне вставать и куда-нибудь идти, а то вымокну. А я сидел и думал о том, что народ наш всё более разобщается и озлобляется, частная собственность убивает в нас чувство коллективизма, вытравляет из наших душ сострадание, а государство, живущее по ее подлым законам, бросает своих граждан на произвол судьбы. У мужичка, скорее всего, нет работы, наверняка, попивает и катится он по скользкому откосу в пропасть, весьма вероятно еще и пихаемый ближними своими. В этом жестоком мире таким нет места на празднике жизни.

Мелькала у меня мысль догнать этого человека, дать ему денег, разговорить, может, чем-нибудь и помочь, но, увы, рассудок, приученный обустраивать жизнь по существующим нормам, воспротивился, а потом и тот, о ком я думал, скрылся от глаз моих.

Беляш я купил ещё один, половину его съел на лавочке в парке около Дворца Культуры ЗСМК, а другую половину скормил голубям, коих собралась немалая компания, едва они увидели меня с едой в руке. Дождь к тому времени перестал, даже солнышко иногда мельком выглядывало из завесы туч, которые неспешно плавали, словно ползали, по небу, пугая своими синюшно-черными брюхами.

Как бы ни тянулось время, но подошел и нужный час. В большом круге томографа лежать приятно, что-то жужжит, тихо пощелкивает, даже клонит в сон. За результатом сказали прийти только в понедельник и тоже после двух часов.

На прием к Татьяне Борисовне пришел лишь во вторник. Она прочитала описание, диск с записью отложила в сторону: «Ну вот, что я и предполагала, у Вас грыжа, даже две, но обе небольшие».

Для меня это был сильный удар. Разум отказывался принимать такую новость. Всю жизнь был активным, занимался спортом, поднимал тяжести, никогда не было проблем с позвоночником, до этого момента я был уверен, что моя болезнь — это либо воспаление мышцы, либо защемление. В растерянности только и произнес: «Да-а, не ожидал».

Она пыталась меня успокоить: «Ну как Вы хотели, возраст плюс физические нагрузки. Давайте-ка я направлю Вас на консультацию к нашему нейрохирургу, это на втором этаже».

Начало десятого часа, а у кабинета нейрохирурга уже двое ожидающих. Здесь принимают по очереди, и это хорошо, мне просто не дали бы талон на такое удобное время. К десяти часам у кабинета очередь приличная, даже заняты стулья в боковом крыле коридора.

Доктор импозантен, он высок и плотен, с крупными чертами лица и массивной головой, украшенной короткими вьющимися волосами каштанового отлива, к тому же вежлив и внимателен. Выслушал, вставил диск в установку. Мне нравится его отношение к больному, он объяснял, что означают картинки на экране монитора и какие могут быть последствия.

Сергей Сергеевич не рекомендовал сразу ложиться на операцию, по его мнению, пока можно обойтись консервативным лечением, то есть пройти курс блокад и в дальнейшем уменьшить физические нагрузки, но для большей уверенности предложил сходить в нейрохирургическое отделение больницы и выписал направление.

Прямую дорожку к больнице я уже, можно сказать, протоптал и вскоре подходил к розоватого камня корпусу. Поднимался на второй этаж, ещё даже не предполагая, что придётся пролежать здесь две недели.

Длинный коридор стационара с номерами палат по обеим сторонам, но меня не покидало ощущение непохожести этого медицинского заведения на больницу в моём, советском, восприятии. По коридору ходят какие-то люди в обычной одежде, не во врачебной и не в больничной, рядом с палатами ординаторская, еще какие-то кабинеты, не больница, а проходной двор.

Постучал в дверь ординаторской, приоткрыл, услышал: «Войдите».

Слева, видимо, комната отдыха, мне точно не туда, прямо за еще одной дверью большое помещение с несколькими столами, напротив меня в кресле сидит молодой, лет тридцати с небольшим, доктор в салатового цвета форменной рубашке.

— Что у вас?

Подал пакет, в нём описание, диск и направление. Доктор назвал себя, но я от волнения сразу не запомнил его имя-отчество. После просмотра диска молодой врач нарисовал мне картину моего предгибельного состояния, выход из которого, единственный, он же спасительный, был только один — операция, причём безотлагательная, немедленная. Ничего не скажешь, умеют хирурги убеждать потенциальных, здесь следует употребить сразу два слова, два определения: пациента и клиента, потому что в медицине, базирующейся на товарно-денежных отношениях, больной неизбежно становится заказчиком услуг, даже если он не сам оплачивает лечение, то за него это делает страховой фонд. До того врачи отточили мастерство убеждения, прямо диву даешься — меня, седовласого, умудренного жизнью, как мальчишку «укатали» и я согласился на операцию, и даже в порыве то ли самопожертвования, то ли решимости раз и навсегда покончить с болезнью, сам предложил удалить и вторую грыжу. Но доктор не оценил мой героизм, он сказал, что если вторая грыжа меня не беспокоит, то нет смысла ее трогать.

В общем, вышел из кабинета с приличной пачкой назначений на анализы, кроме этого мне надлежало оформить квоту на бесплатную операцию. Как сказал доктор, на всю подготовку требуется около двух недель.

Тем же маршрутом иду в поликлинику брать направления на анализы. Длительная ходьба уже сказывается и я хромаю всё сильнее.

Татьяну Борисовну встретил в коридоре, она шла к своему кабинету, по ее походке видно, что у ней действительно не всё хорошо с позвоночником. Когда я сказала о своём согласие на операцию, посмотрела на меня, как мудрая мать на неразумное дитя: «Ну зачем же так сразу на операцию? У меня половина очереди после операции, и почти у всех большие проблемы. Не советую, пройдите курс блокад, а там видно будет».

Вот тут я и задумался.

Неужели постоянная боль так угнетает психику человека, что он готов, даже не испробовав все средства лечения, пойти на самый радикальный вариант, с заведомо непредсказуемым результатом? Выходит, так. Спасибо Татьяне Борисовне, она подтолкнула меня к размышлениям. Решительно повернулся и захромал к выходу.

В этот раз меня принял другой хирург, невысокий черноволосый с глубокими залысинами и с внимательными карими глазами за стеклами очков. Зовут его Евгений Александрович и, как я понял, он будет моим лечащим врачом, если меня определят в стационар.

Опять был просмотр видеозаписи и уговоры на операцию. После моего отказа, врач заметил неодобрительно: «Это, конечно, Ваше дело, но блокады не всем помогают. Это я к тому, чтобы Вы знали — этот вид лечения не гарантирует полного выздоровления. Но давайте еще раз посмотрим, что у Вас там». Долго щелкал мышкой, рассматривая изображения поясничного отдела моего позвоночника. Вынул диск, подал мне: «Ну что ж, сдавайте анализы, сейчас я Вам напишу, что надо и через недельку, — посмотрел на календарь под стеклом на столе, назвал число, — в понедельник, к восьми приходите в отделение. Времени Вам хватит».

Понизил голос, хотя в кабинете мы были одни, и мне показалось, что он даже застеснялся: «Да, вот ещё, это лечение платное, стоит оно 23 тысячи рублей. Вы в курсе?»

— Да, мне говорили.

— Только сразу деньги не берите, у нас, к сожалению, воруют иногда. Потом, позже принесете.

— Хорошо.

Он написал на листке несколько предложений столбиком.

— Вот это необходимо сделать. До свидания.

— До свидания.

Я уже пошёл к выходу и вдруг понял, что же мне показалось абсурдным ещё в разговоре с тем, молодым хирургом, но я никак не мог сосредоточиться на этом и только сейчас сообразил.

— Скажите, почему нельзя сдать анализы в больнице? Насколько помню, раньше все необходимые анализы брали в стационаре.

Мой вопрос его даже удивил.

— Видимо, Вы давно не лежали в больнице?

— Да, давно.

— А вы знаете, сколько стоит каждый койко-день?

Я не знал.

— Дорого, очень дорого, вот поэтому сейчас и применяют такую схему.

Он не осуждал позицию государства, он просто разъяснил мне положение вещей, возможно, даже не пытаясь понять, что под словом «схема» пряталась изощренная политика как можно большую часть расходов на лечение простого народа переложить на сам народ. Путь до остановки автобуса длинен и нелегок, поэтому дойдя до парка, где обычно сиживал на скамейке, зашел в кусты, подальше от аллеи, сначала сел, но сидеть тоже было больно, лёг на спину. Лежать хорошо, боль отступала, а высоко, в кроне тополя, солнце играло со мной в прятки, оно то скрывалось за ветвями, то вдруг ослепляло ласковым светом.

На душе покой и умиротворение, сознание тихо покатилось в сон…

«Дима, щас же иди сюда!»

Женский голос полон тревоги. Я приподнял голову, недалеко, на тропинке стоит молодая женщина и смотрит в мою сторону, на мальчишку лет трех-четырех в красной курточке, а он от меня в паре шагов. Детское личико выражало крайнюю степень любопытства, даже ротик округло распахнулся. Увидев, что лежащий человек зашевелился, мальчуган повернулся и что есть мочи побежал к маме.

Пора подниматься, а то ещё кто-нибудь позвонит в полицейское отделение, скажет, мол, в парке лежит подозрительный мужик, рядом с ним чёрная сумка, вдруг он террорист.

Вот такая нынче жизнь.

* * *

В пятницу на приеме милейшая Татьяна Борисовна ошарашила известием о благополучном окончании моего пребывания на больничном. «Но позвольте, вот у меня назначение нейрохирурга на сдачу анализов, мне через неделю ложиться в больницу, как же я смогу сдать анализы, я же работаю всегда в дневную смену?»

Лицо врача не дрогнуло ни одной мышцей, так и осталось отстраненно-окаменелым, когда она произнесла, пробежав глазами бумажку: «Ну и что, Вы же не на операцию ложитесь, если бы на операцию, то Вам выдали бы больничный.

— Доктор сказал, что мне должны продлить бюллетень на время сдачи анализов.

— Не знаю, здесь это не написано, так что как-нибудь обходитесь.

— Но я не смогу работать и Вы это прекрасно знаете.

Она начинала раздражаться, ясно понимая, что поступает со мной не по совести, а по инструкции, и этот конфликт между справедливостью и служебным долгом лишал Татьяну Борисовну душевного равновесия.

— Хорошо, если Вы так считаете, тогда я направлю вас к терапевту, у которого Вы лечились, как она скажет, так и будет.

Что-то меня начинают, подобно мячу, перетасовывать друг другу — никому не хочется брать на себя ответственность.

К терапевту был вынужден прорываться вне очереди, зашел не в лучшем расположении духа. Выздоровела, значит, только взгляд остался таким же усталым.

— Здрасте, опять я к Вам.

— Проходите, садитесь.

Проходил, прихрамывая, объяснил ситуацию, сказала равнодушно: «Встаньте».

Встал.

— Достаньте пол руками.

Похоже, способность сгибаться стала основным признаком здоровья больного для врачей комбинатовской поликлиники, помню, хирург-то заставлял меня сделать то же самое.

— Доктор, да вы что, какой пол?!

— Ну, согнитесь, сколько сможете.

В том положении тела, которое я смог принять, моей голове до пола было гораздо дальше, чем до вертикального.

Терапевт быстро сделала запись в карточке.

— Всё, идите.

Мотания по кабинетам научили меня проникать в них хитрыми способами, и вскоре я опять был у невролога.

— Ну вот, терапевт написала, что Вы вполне трудоспособны, так что идите, закрывайте больничный.

— Скажите хоть, где мне взять направление на сдачу анализов.

— В регистратуре возьмёте талон на прием к терапевту, там Вам всё дадут и объяснят.

Не было желания ни грубить, ни иронизировать.

— До свидания.

Вот такие дела. Фактически врачи, по самой сути своей профессии призванные сострадать и исцелять, выпихнули нездорового человека на работу, совершенно точно зная, что он работать не в состоянии.

Очевидно, в медицинском сообществе замена советской врачебной этики, в которой главенствующим принципом было человеко-любие на частнособственническую, где основополагающим мотивом служит собственное благополучие, успешно завершилась. В регистратуре талончик мне дали на вторник на 14:00.

Выйдя из поликлиники, позвонил мастеру, объяснил возникшую ситуацию, сказал, что напишу заявление на два дня без содержания и передам его через товарища по работе.

Мастер вполне ожидаемо выразил неудовольствие: «Фёдорыч, ты бы лучше сам приехал, знаешь же, начальник не любит, когда передают заявление через кого-то».

Оказывается, на меня тоже подействовала нервотрепка последних недель: непрекращающиеся боли, угнетенность от физической неполноценности, бездушие врачей, постоянные мотания по инстанциям, и ответил я своему, в общем-то, доброму, отзывчивому мастеру, но изрядно отравленному удушающей атмосферой комбината, без должной вежливости, что мне трудно будет дойти до цеха и пусть он подпишет моё заявление и отдаст начальнику.

Дальнейшие слова моего телефонного собеседника вполне можно было посчитать оскорбительными, но в другом обществе, где люди живут по законам добра и справедливости, а сейчас они прозвучали вполне естественно и человек, произнесший их, уверен в своей правоте: «Ну, ты же ходишь на прием и на лечение, мог бы до работы доехать».

Разговор обострялся непроизвольно, по заданной логике.

— Конечно, а если сильно напрячься, мог бы и смену отработать, до больничного я же полсмены проскакал, значит, могу и на карачках работать. Ты этого хочешь?

Мастер сердито засопел в трубку: «Ну ладно, передашь через Сашу, только не знаю, подпишет ли начальник?»

Александра, доброго приятеля и товарища по работе, встретил вечером на автобусной остановке, когда он возвращался с работы, передал заявление.

…Во вторник за полчаса до обозначенного времени я уже сидел на диванчике рядом с кабинетом. Время шло, но никто не подходил, без пятнадцати два – сижу один. Немного занервничал, ровно в два часа подергал дверь – заперта, спустился к регистратуре. На мое возмущение скуластенькая медработница задрала под лоб жиденькие брови: «Покажите Ваш талончик». Посмотрела, сказала смущенно: «Извините, здесь неправильно указан кабинет,- исправила и протянула мне, — пройдите прямо сейчас».

Кабинет, на двери которого табличка «участковый терапевт» оказался напротив того, около которого я просидел впустую полчаса, на диванчике лишь одна молодуха, с большим животом. Если сказать, что увиденное явилось не совсем приятным сюрпризом, то это будет очень большое смягчение того, что я испытал – в кресле восседала, как всегда, опустив очки на нос, моя любезная «докторесса», у которой начинал свою нынешнюю здравоохранительную эпопею, и которая совсем недавно заставляла меня заниматься гимнастикой.

Обычно я общаюсь с врачами немного шире темы болезни, шучу, говорю комплименты, чтобы хоть немного поднять настроение доктору, часами выслушивающему жалобы на хвори, но обида на человека, к которому сейчас зашел, даванула и я, процедив: «Здрасте», — просто попросил написать направление. А до этого была мысль попросить бюллетень хотя бы дня на три, дабы спокойно подготовиться к больнице, тем более после больничного прошло уже два дня, не попросил, понимал бесполезность, но и гордыня поучаствовала.

Медсестра попросила подождать в коридоре, вскоре вынесла бланк с перечнем нужных анализов, она и подсказала, в какой кабинет зайти, а там мне распечатают всё конкретно.

В среду утром поехал на работу, начальник цеха желал меня видеть лично, а мне тоже лично надо было подписать у него заявление еще на три дня без оплаты.

Приехал рано, как обычно, чтобы не спеша вскипятить и заварить чай мужикам, посидеть на деревянной лавке рядом со слесаркой с кофе и сигаретой. Постепенно подходили товарищи мои, приветствовали, справлялись о здоровье, шутили.

Привычная обстановка, родная стихия, а в сердце копилась тоска от ощущения своей оторванности от моего мира. Мужики попьют чай, обсудят мировую политику и пойдут на раскомандировку, у них впереди трудовой день, а у меня – неопределенность.

Распрощался, мне надо застать в кабинете начальника цеха, пока он не ушел на обход.

— Можно? – спросил в приоткрытую дверь, и не видя никого.

— А-а, входи, входи.

Валерий Геннадьевич уже переоделся в спецовку, но пока сидел за своим рабочим столом, стоящим перпендикулярно к другому, длинному, тянущемуся почти от середины кабинета и обставленному вокруг стульями.

Откровенно говоря, ожидал я куда худшего приема, доподлинно знаю настоящее отношение собственников к болеющим работникам, особенно долго болеющим, а оно было прямо противоположно навязчиво пропагандируемому в СМИ. Ну а коль начальники цехов есть непосредственные исполнители воли хозяев, то и предполагалось нечто неприятное. Но был я приятно удивлён доброжелательностью Валерия Геннадьевича. Он заинтересованно расспрашивал о болезни, сам когда-то перенес операцию на позвоночнике, пожелал успешного лечения, отдавая мне подписанное заявление, сказал ободряюще: «Давай выздоравливай, мы с тобой еще поработаем».

— Спасибо за доброе слово, конечно, поработаем.

Прямо с комбината проехал в специализированное учреждение, где брали некоторые анализы, причём, за плату, ну а если, как мне, результат нужен быстро, то еще и за дополнительную, остальные сдал в поликлинике на следующие утро.

В пятницу медсестра вынесла результаты, попутно заметив, что у меня повышен холестерин и из-за этого могут не взять в стационар.

Расстроила, но сам виноват, вот он, малоподвижный образ жизни весь последний месяц и, невзирая на болезнь, неплохой аппетит. По ее совету в выходные дни не употреблял белый хлеб, жирное мясо, майонез и другие продукты, повышающие этот нехороший холестерин, хотя и ежу понятно, что за два дня его уровень не понизится. Сестрица медицинская и в субботу не дала покоя, позвонила, предложила приехать забрать ещё один результат анализа, он поступил к ним только что, куда деваться, вдруг без этого анализа не возьмут, поехал, взял.

* * *

Весна, весна, не оправдала ты надежд жителей города и окрестных мест. Когда в минувшем году снег лег в начале октября и больше уже не таял, все надеялись, что весна выдастся ранняя да теплая, а она, словно назло ожиданиям, не одаривала теплом и солнцем, чаще угощала ненастьем и хмурью небесной.

Я шел утром в понедельник к больничному корпусу и укорял себя за то, что не надел куртку, в рубашке и кожаном жилете было зябко, а стоял конец мая, почти лето.

В вестибюле вздел наобувники на туфли и поднялся на второй этаж. Пришёл раньше восьми, сидел, ждал, туда-сюда ходили врачи и медсёстры, моего доктора пока не видно. Подумал, а вдруг Евгений Александрович зашел раньше и решил заглянуть. Как раз в это время в ординаторскую быстрым шагом вошел высокий поджарый мужчина с длинным худым лицом, я следом приоткрыл дверь: «Можно?»

— Нельзя, — рявкнули так громко и грозно, что я вздрогнул и поспешно отступил, но успел услышать продолжение, — обнаглели вконец, прутся и прутся.

Мне стало стыдно за дерзость, больше я не порывался войти, сидел заметно держа в руке пакет с бумагами. Меня увидел тот молодой хирург, который едва не уговорил на операцию, бегло взглянул на бумаги и сказал, чтобы я шел на первый этаж к старшей медсестре, ответственной за оформление больных в стационар. Кабинет закрыт, по словам дежурной, приём начнется в девять часов, однако человека четыре уже заняли очередь.

За столом приятная женщина лет под пятьдесят, вся в кудрях, в улыбке и очках. Она разговорчива, пока заполняла формуляры, успела пообщаться со мной. Когда я представился, разговор пошёл совсем доверительный.

— А вы пишите только прозу?

— Нет, ещё и публицистику.

— О чём?

— О том, что в стране происходит, как живется в ней простому трудовому человеку.

— Тогда Вам просто необходимо прочитать вот это, — протянула несколько листков, — а я пока заполню всё.

Это был приказ по больнице №29. Документ написан ядреным бюрократическим языком, прячущим смысл за казуистическими оборотами. А он заключается в том, что младший медперсонал, санитарок, переводят в уборщицы с понижением оклада, но с сохранением обязанностей и санитарок.

Лихо! Оказывается, в системе здравоохранения тоже умеют оптимизировать.

— Ну как, прочитали?

— Да, а что Вы хотите, частная собственность правит в России. Если Власть не в состоянии ее обуздать, она, рано или поздно, и государство наше приватизирует и оптимизирует.

— Ужас какой-то! Как мы дальше работать будем? У нас и так не хватает санитарок, не идет никто, зарплата потому что низкая, а теперь что будет?! Вы сможете написать об этом?

— Обязательно и непременно.

— Хорошо, будем надеяться. Всё, можете идти.

Палата №6 состоит из двух комнат, с общей входной дверью, небольшим тамбуром и помещением слева, где располагался туалет, там же раковина с краном и место под душ, которого нет, видимо, давно.

Правая комната поменьше, узкая, с одним окном и четырьмя койками, заняты из них лишь две. Она мне не понравилась, пространства в ней мало и света, а вот та, что прямо, просторная и светлая от двух высоких окон, пришлась по душе, в ней и расположился, сразу за дверью в левом углу.

Зашла черноглазая бойкая санитарка, спросила, принес ли я свои простыни, услышав, что не принёс, объяснила, куда идти за постельным бельем и напомнила, чтобы захватил страховой полис, как залог за имущество.

— А что, воруют?

Взглянула удивлённо: «А то, тащут всё подряд, «утку» вот недавно спёрли, не побрезговали».

Сестра-хозяйка очень занятная дама с влажным взглядом черных глазищ и распущенным по спине жгуче-чёрным веером волос, прямо как конский хвост за спиной у наполеоновского кирасира из советских фильмов. Она млела от моих комплиментов и томно закатывала глаза, и выдала мне новое одеяло и новый же комплект белья.

Вешалки в палате я не обнаружил, пришлось джинсы, жилет и рубашку накинуть на гвозди, вбитые в дверь со стороны палаты, а туфли убрать под койку.

В палате пять спальных мест, заняты три, перед обедом молодого парня, лежащего у окна около левой стены, выписали, и я быстренько занял его место, здесь удобнее.

У мужиков в коридоре спросил, где можно покурить, оказалось, все курящие больные прямо в тапочках выходят на улицу, там, в конце выложенного плиткой двора, около березы, стоит урна, это и есть место для курения, подальше, у самого угла корпуса, тоже стоит посудина под окурки и даже можно сесть на бетонную ступеньку крыльца, ведущего к двери, которая никогда не открывалась. С курением определился, это немаловажно для курильщика в наше время, время тотального «оздоровления» нации.

Подходило время обеда и у меня возникла проблема с посудой для еды. Да, очень давно не бывал в стационаре и не знал, что надо нести из дому не только постельные принадлежности, но и чашку, кружку и даже ложку.

Выручила Наташа, та самая черноокая санитарка, она раздобыла для меня все необходимое, но предупредила, чтобы я звонил родным и просил принести свое, посуды не хватает и больные стоят в очереди за ней.

Столовая в другом крыле корпуса, за поворотом, хотя трудновато назвать столовой комнатенку с двумя низкими столиками для сидячих и одного высокого для тех, кому сидеть нельзя, и столом для раздачи пищи. Немалое число больных уносило обед в палату, так что места хватало.

Довольно вкусный супчик я быстро выхлебал и подошел с этой же чашкой за вторым блюдом, однако мне выдали лишь тушеный картофель без котлеты. Пожилая раздатчица с суровым скуластым лицом мотивировала отказ тем, что меня на сегодняшний день не полностью поставили на довольствие. Ладно, обойдемся, спасибо, что вообще еще кормят, возможно, в скором будущем и питание больных возложат на самих больных.

В этих вроде бы мелочах больничного быта чувствовалась какая-то изощренная скаредность медицинского ведомства российского государства.

Немного нервничая, конечно, ожидал предстоящую блокаду, ждал до обеда, после него, а меня всё не звали, лишь поставили укол в ягодицу. Прилёг на койку с книгой, но всё время посматривал на открытую дверь палаты. По рассказам тех, кто прошел это лечение, ощущения неприятные и болезненные, вот поэтому и нервничал.

Книга вскоре увлекла и я читал весь «тихий час». Труд замечательного человека и очень квалифицированного юриста Анатолия Фёдоровича Кони «Воспоминания о писателях». Автор с огромной любовью и уважением описал свои встречи с Тургеневым, Гончаровым, Львом Толстым. Кони прожил долгую жизнь, добился на профессиональном поприще выдающихся успехов, не поступаясь при этом своими принципами (Столыпин звал министром юстиции, отказался), оставил потомкам живые портреты наших классиков, а после революции, будучи уже больным, на костылях ходил читать лекции красноармейцам и матросам Петрограда, учащейся и рабочей молодёжи.

Лечащего врача встретил в коридоре ближе к вечеру, оказывается, для меня еще не готово лекарство. Вроде облегчение — отодвинулся неприятный момент, но не хуже ли долгое ожидание.

Рядом со мной лежит Володя, сухопарый мужик лет сорока с хвостиком и с седеющими висками, родом из Красноярского края. У него в результате травмы раскололся и сместился позвонок, операцию Володе делали через проколы, ходит он пока в поясе и по виду заметно, что боли ещё не прошли.

В семь вечера мы покурили на улице и дежурный запер входную дверь до утра. Володя рассказал, где они курят до отбоя и как туда ходят. О, это целое оперативное мероприятие. Сначала надо улучить момент, когда в длинном коридоре не окажется никого из медиков, быстро пройти до конца коридора, шмыгнуть в дверь, не скрипнув, не звякнув, за ней тоже коридор, переходящий в галерею, но курякам не туда, а налево, в другую дверь, за ней будет лестница и если подняться по ней два пролета, то очутишься в тупике с окном, которое смотрит на какую-то крышу, на подоконнике стоит банка для окурков.

Несколько раз до одиннадцати часов мы туда и пробирались. Ну и назад надо выбираться с предосторожностями. Бывало, нас, уже идущих по пустому коридору, замечала медсестра или санитарка, внезапно появившаяся, и тогда мы принимали вид гуляющих перед сном или заходили в ближнюю палату.

Конечно же, медики видели наши ухищрения, кто-то из них делал вид, что ничего не замечает, некоторые ворчали и даже ругались, но, главное, чтобы не донесли руководству, тогда могли закрыть нелегальную курилку.

С нами в палате лежал один пожилой чудик из Якутии, которого донимали непонятные боли то ли в животе, то ли в пояснице. Вообще-то он родом отсюда, но много лет прожил на Севере, пару дней его обследовали, а потом куда-то перевели. Был еще один сосед, лежащий в правом углу, но он не общителен, почти постоянно лежит, выставив вверх тугой животище.

Спалось нормально на новом месте, если не брать во внимание некоторые неудобства. После домашней постели спать на деревянной раме, перекрытой щитом из досок и застланной двумя, но жидкими, матрацами, несладко изнеженным бокам. Второе неудобство сломало сон глубокой ночью.

Погода стояла сырая и холодная, мы на улицу-то покурить выходили, накинув что-либо поверх рубашек и маек. Днём в палате было еще терпимо и я привычно разделся перед отходом в объятия Морфея. Проснулся от холода, быстро надел рубашку, укрылся тонким больничным одеяльцем с головой и долго надышивал себе тепло выдыхаемым согретым воздухом.

Назавтра в нашу палату, назовем ее условно 6а, пришло пополнение из двух человек, вернее, половина пополнения, Саша из Междуреченска, пришла сама, а Женьку практически притащили родители и осторожно опустили на ту койку за дверью, на которую вначале определили меня. Отец его, щупловатый невысокий мужик, обрадованный окончанием испытания, попросил разрешения присесть на мою койку. Отдышавшись мало-мало, начал очень эмоционально и сбивчиво рассказывать о мытарствах, через которые им с женой пришлось пройти, пока они добрались до палаты, ему нужно было выговориться. Женя увлекается велоспортом, недавно купил хороший дорогой «велик» и они с другом решили съездить в выходные в Мыски. Ну, съездили туда и вернулись обратно, а на следующее утро Женя не смог встать, мать вызвала «Скорую».

По нормальной логике его должны были сразу отвезти в больницу, готовить к операции и применить какое-то лечение, снимающее острейшую боль. Но так было в СССР, сейчас же логика функционирования государственных служб иная, недоступная для осмысления здравым умом. В общем, родители вынуждены были забрать сына из санпропускника, везти на своей машине в Центральный район, где ему сделали платную МРТ, потом собирали нужные документы и только через сутки парень добрался до больничной койки.

Лицо Евгения выражало муку, когда он примащивался так, чтобы боль хоть чуточку отпустила. Я его понимал, пройдя сам через бессонные ночи, когда, с трудом найдя положение тела, при котором боль можно терпеть, и уже надеясь задремать, неловко шевельнешься и взвываешь от пронзившей весь организм болевой вспышки.

Родители ушли, Женька наконец-то успокоился, согнувшись на правом боку и подсунув туда подушку. Он так пролежит двое суток до операции, почти ничего не принимая внутрь, кроме газированной воды, да раза три за это время я помогал ему встать и он при помощи полукруглой металлической оградки на колесиках, ее здесь называют «ходунки», преодолевал пяток метров до туалета. Другой новый сосед, Саша, невысокий налитой, сильно облысевший мужчина лет 60-ти выглядел бодрячком и совершенно спокойно относился к предстоящей операции. Ему должны заменить изношенный межпозвоночный диск на имплантат, это кроме удаления грыжи.

Саша несколько лет назад перенес операцию на сердце, всё прошло благополучно и поэтому он не боялся хирургического вмешательства, тем более, оперировать будут под общим наркозом, значит, боли не почувствует, а остальное — мелочи.

Перед обедом мне поставили первую блокаду, сделал это какой-то молодой человек, наверное, практикант, Сказал, доктор занят на операции и просил его. Оказалось совсем не страшно — ложишься спиной вверх на длинный хирургический стол, немного напряженного ожидания и ощущаешь легкий укол в крестец. Но потом начинают вводить в позвоночник лекарство с новокаином и бедра вдруг изнутри наливаются тяжестью, готовой разорвать их.

Подкрадывается паника, голос молодого человека успокаивает: «Как самочувствие?» Отвечаю: «Нормально», — и приходит спокойствие, но когда встаю со стола, голова «плывёт». Практикант снова спрашивает: «Дойдете сами?»

— Конечно.

— Полтора часа лежать, никаких хождений.

— Понятно.

Но минут через сорок голова «приплыла в гавань» и я пошел обедать.

В больнице послеобеденный сон в удовольствие, тем более, даже после одной блокады ощущается облегчение и, немного почитав, задремал.

У нас палата обычная, не льготная, холодильник, правда, имеется, а вот телевизора нет, и к вечеру становится скучновато. Мы ещё не настолько познакомились, чтобы вести беседы, кроме обсуждения болезней и лишь во время уличных перекуров шел постепенно процесс человеческого сближения. Наташа, наша санитарочка, черноглазая, короткостриженая бабенка лет тридцати, некрасивая, но полная какого-то душевного обаяния, скрашивала нашу скуку. Она то мыла у нас полы, то протирала подоконники и постоянно рассказывала что-то веселое.

Поближе к вечеру ко мне забежал сын, принес обеденные принадлежности и передачку. А я ждал товарищей с работы, но в этот день никто не посетил меня, болящего.

Погода сегодня к вечеру разгулялась, ввиду такой почти летней погоды мы упросили дежурного попозже закрыть входную дверь и наслаждались прогулками на свежем воздухе до восьми часов. Позже начались наши полутайные шастанья на лестницу, но постепенно мы решили эту проблему. Не зря говорят, что даже кошки любят ласку – где комплиментами, где-то шоколадками и конфетами задобрили младший медперсонал и в дальнейшем дежурные сестры с санитарками, даже самая вредная сестрица, которая постоянно «шугала» нас, «прижмуривали» глаза, когда мы ныряли за дверь.

В среду блокаду мне поставил сам Евгений Александрович, он извинился за то, что вчера не смог, была срочная операция. Пока сестра готовила лекарство, я, лежа на животе, пытался разговорить доктора. Мне было интересно хоть немного узнать и понять человека его поколения и среды жизни. За две недели коротких бесед, думаю, всё же чуть-чуть проник во внутренний мир своего лечащего врача.

Человек он думающий, это безусловно, не совсем равнодушный к окружающим и, что удивительно для современного жителя России среднего возраста, юность которого прошла в подлые 90-е годы, сохранил не только интерес к литературе, но и совестливость, в этом у меня будет возможность убедиться.

Больной всегда чувствует пальца доктора, добрые они или злые, у Евгения Александровича, когда он нащупывал место для укола, они оказались удивительно нежные и чуткие, даже, если можно так сказать о человеческих руках, сердечные.

С Володей и Сашей мы уже достаточно общались, появились интересные темы для разговоров. К тому же из соседней, меньшей палаты, стал заходить Виктор, спортивный тренер из Хакасии, он перенёс тяжелейшую операцию по удалению грыжи через живот, так как ее внутреннее расположение на позвоночнике не допускало другого способа. Жутковато было слушать о вытащенных и чуть ли не в тазик сложенных кишках, мешающих подобраться в такой зловредной грыже. Ходил пока Виктор плохо, больше лежал, а сидеть ему вообще нельзя, но по-тихоньку расхаживался. Вечерами мы говорили обо всём по-маленьку, но часто обсуждали политику. Один раз дискуссия получилась жаркая, до крика и спора. Темой послужило раскулачивание и, как очень часто случалось, я оказался в одиночестве.

Зато ещё раз убедился, насколько сильно заражены наши люди вирусом стяжательства. Очевидно же любому здравомыслящему человеку, что необуздаемая страсть к богатству разрушает не только личность человека, но и государство, если оно подпадает под власть таких личностей. Ну а кулак, пожалуй, и есть самый ненасытимый хищник из всего племени эксплуататоров, ибо он, будучи сам крестьянином, плоть от плоти трудового народа, поддавшись соблазну богатства, становился самым беспощадным угнетателем своих братьев по классу, не зря в народе кулаков называли микроедами и кровососами, к тому же кулак, неважно, сознательно или нет, но рушил основу русского народа — общину.

Часов в шесть вечера подъехали родные: жена и дочь, привезли внучку, навезли всяких съестных припасов, хотя я доказывал, что кормят в больнице вполне прилично, да и деньги у меня имеются, могу купить нужное.

На улице слегка поддаждивало, мы зашли в вестибюль, сидели на стульях, внучка носилась по мраморному полу, пугая свою бабку и пожилого охранника.

Только проводил их, как подошёл товарищ с работы, Саша, тот самый, через кого я передавал заявление, привёз соку, постояли, поболтали. Мне было приятно, но я ожидал не только его, звонили же, обещали.

В четверг Сашу из Междуреченска и Женьку оперировали, и к вечеру они уже начали вставать в поясах. Продажа столь необходимого приспособления налажена прямо в отделении, причём, цена пояса существенно ниже, чем в аптеках. Бывает, оказывается и доброе в царстве частной собственности, но только на самом нижнем уровне, поближе к простым людям, где совесть у частников еще не задохнулась под гнетом денег.

Позже навестил ещё один товарищ, с которым нас связывают многолетние добрые отношения, с работы так никто больше и не пришел.

Оказывается, я каждый вечер после шести часов нахожусь в состоянии ожидания, а позднее семи, когда становится очевидно, что ждать не имеет смысла, обида заполняет сердце. Пытаюсь с ней бороться, объясняя себе, что люди заняты огородными и прочими летними делами, и убеждая самого себя, что завтра они придут целым коллективом, мы будем стоять на улице, и мужики станут наперебой спрашивать меня о самочувствии. Простительная человеческая слабость — желание сострадания собственной персоне, внимания и сочувствия.

…Лекарство, вводимое напрямую в позвоночник, оказывало целебное действие, и я уже без передышек и особых усилий мог дойти до ближайшего магазинчика, что находится чуть подальше травмкабинета, там пакетики с кофе стоят значительно дешевле, чем в больничном киоске на первом этаже.

Перед сном мы с Володей собрались идти на лестницу покурить, и за нами неожиданно увязался Саня. Мы отговаривали, видя его не совсем адекватное состояние после наркоза, но он настырюга и потелепал за нами. Я, говорит, после операции на сердце, в реанимации, потребовал сигарету, закатил персоналу скандал и ничё, принесли, прикурили и в рот засунули, так что пошли. Туда он дошел более-менее нормально, а вот обратно мне пришлось поддерживать заядлого курильщика.

В пятницу Евгений Александрович разрешил мне после «тихого часа» отбыть на выходные домой. И хотелось, соскучился по родным, по домашнему уюту, и жаль было покидать своих сопалатников. Я же видел, как они загрустили, когда услышали о моём уходе до понедельника, им-то, Володе с Саней и Виктору из палаты 6 Б, до дому далеко, так что придется коротать в больнице скучнейшие дни. Я уже ехал в автобусе, когда позвонил Андрей с работы, спросил, в больнице ли я или меня отпустили домой. Мне показалось, в голосе его было облегчение, когда он произнес: «А мы к тебе собрались», услышав, что я уже еду домой. Может и показалось.

* * *

Первый вечер дома чувствовал себя, словно гость, которому скоро пора уходить, скучал, мне чего-то не хватало. Может быть, виновата черта моего характера — общительность, которая в развитии своём приводит к быстрому сживанию с людьми, а потом мучает воспоминаниями, но возможно, просто человек с годами начинает больше ценить встречи и беседы со всеми кого встречает в жизни. Физическое самочувствие в выходные дни было вполне удовлетворительное.

Утром в понедельник в семь часов я уже был в палате, разбудил лежебок, разленившихся за два дня.

После завтрака мы своей компанией пошли подышать свежим воздухом через мундштук сигареты и увидели в фойе целую кучу народа, люди сидели на стульях по всему коридору, некоторые стояли, а народ всё подходил. Я спросил у дежурного, куда они все собрались и очень удивился, когда седовласый охранник сказал, что это очередь на госпитализацию. Уже после обеда, идя туда же, всё ещё видел ожидающих у кабинета старшей сестры по приему больных.

Наташа, которая была в курсе всех больничных дел, рассказала, что врачи тоже удивляются сегодняшнему наплыву больных и никто не знает, с чем это связано. Однако, кроме очередников, сегодня же был большой приток поступивших с травмами головы, потом мы видели их в коридоре, выздоравливающих после операции и забинтованных.

Без Наташи было бы намного тягостнее переносить больничное пребывание, она своим открытым, как у ребёнка, характером создавала атмосферу добросердечия, а это, согласитесь, очень нужно и важно в учреждении, где даже воздух напитан страданием. Вот лежим мы на койках перед самым обедом, предвкушаем «праздник брюха», заходит Наташка, садится на мою кровать и говорит с самым серьезным видом: «Вот скажи, можно меня назвать плохой матерью, если я оставила четырехмесячную дочку одну дома?»

Я совершенно обескуражен абсурдностью вопроса и пролепетал: «Не понял? А муж-то где?»

— Он тоже на работе.

— И что, больше не с кем ее было оставить?!

— Ну а с кем, бабки и дедки далеко? Но я оставила ей поесть-попить.

Володя на соседней койке смотрит обалдевшими глазами: «Подожди, если ей всего четыре месяца, как же она сама поест и попьёт?!» И я в недоумении вопрошаю: «Что это за ранняя такая дочка у тебя».

Наташа встряхнула глянцево-черной челкой и ответила с лёгким смехом: «Да вот такая она у меня, уже ест и пьет». Тут озорница не выдерживает и хохочет, мы с Володей тоже начинаем улыбаться, хотя ситуация кажется совсем не смешной. Отхохотавшись, Наташка говорит нам, как воспитательница дошколятам: «Эх, вы, не догадались! Да кошка это, Люська, ей четыре месяца и она для меня как дочка».

Теперь мы с Володей засмеялись, потом я говорю ей: «Ну, Натаха, даёшь ты! Думаю, ничего себе мамаша — оставила кроху одну и хоть бы хны. А что, детей у вас нет?

— Не-а, рано ещё, мне всего двадцать четыре, пожить надо для себя.

Соскочила с койки: «Ладно, заболталась я с вами, работать надо.

А я думал, она старше.

…Сегодня Володю и Виктора из палаты 6б выписывают. У Володи нашлась родственница в нашем городе, она даже приезжала к нему, а нынче ее муж должен подъехать к четырем часам на машине, чтобы доставить Володьку к вечернему поезду, за Виктором приедет сын, тоже на автомобиле. Часа в три мы гуляли по коридору, общались напоследок и вдруг мои товарищи остановились, а лица у обоих закаменели. Они смотрели на идущего навстречу незнакомого врача, длинного, словно огородная жердь, худого и сутулого, хотя еще довольно молодого, в больших очках на узком, жестком лице. Доктор деревянный походкой прошествовал мимо, глядя только вперед, совсем не замечая окружающих. Виктор зло процедил ему вслед: «Это он, чтоб ему,…», — дальше выцедилось невоспроизводимое в печатном тексте.

Честно говоря, не ожидал такого от Виктора, который, помнится, даже в яростном споре о кулачестве не опускался до вульгарного мата, поэтому я удивлённо спросил: «За что ты так его неласково?» Ответил мне Володя, причём, тоже несахарным голосом: «Это из-за него, козленыша, мы тут чуть не окочурились».

Они заговорили враз, мешая друг другу, не остыло в них негодование и при виде виновника своих бед прорвалось.

Как я понял из их эмоционального рассказа, только что прошедший навстречу нам человек не оказал им помощь, сознательно отмахнулся. Случилось это ещё до меня. Им уже сделали операции и в один из вечеров обоим стало плохо, у Володи воспалилась печень, возникли сильные боли, а у Виктора заболел живот в связи с длительной невозможностью опорожнять организм от остатков пищи. В этот вечер как раз и дежурил этот врач, он не из нашего отделения, я его больше не встречал. Они попросили дежурную медсестру вызвать доктора, объяснили ситуацию, врач не пришел, они ещё раз попросили, более настойчиво, тогда только он явился, выслушав больных, равнодушно ответил, что не видит необходимости для врачебного вмешательства.

Наступила ночь, люди мучились, Володя кое-как дошел до медицинского поста и потребовал вызвать «Скорую помощь». Врач «Скорой» оказался грамотным специалистом, разобрался в симптомах и по его указанию фельдшер поставила страдальцам соответствующие уколы. Вывод печальный — в отделение нейрохирургии, где иные больные после операции находятся в тяжелейшем состоянии, оказывается, по признанию медсестры, нет никаких лекарств, даже обезболивающих и слабительных, кроме того, что прописано на текущий день больным, нет даже снотворных и таблеток от головной боли. В таком положении находится медицина в регионах России, ну а каково моральное состояние иных представителей самой гуманной профессии, на этом примере можно очень четко увидеть. Но здесь прослеживается и еще один немаловажный аспект проблемы всего здравоохранения. Возможно, этот доктор даже не знал, как устранять побочные болезненные явления после наркоза, тяжёлого хирургического вмешательства и длительного приема сильнодействующих антибиотиков. Подобное предположение вполне уместно, если учесть обвальное падение уровня образования в стране, особенно в жизненно важных для государства и народа областях знаний. Но как бы ни было, дежурный врач обязан был сам вызвать специалистов в отделение, где в тот момент он отвечал за жизнь вверенных ему людей.

…Володя собрал вещички, уложил подаренные мной для поселковой библиотеки и лично ему, книги, мы с Сашей пошли его проводить до машины, обменялись номерами телефонов, взаимно обещали не терять друг друга.

Женька после операции быстро восстанавливался и постоянно где-то пропадал, ему с нами, людьми далеко не юными, было неинтересно.

На улице даже жарковато, постояли, покурили, последнее рукопожатие и Володя пошел к ожидавшей его за оградой машине.

Виктора проводили попозже, ему я тоже подарил книги для библиотеки небольшого города, где он проживал, вместе с ним выписался и его сосед по палате, молчаливый мужик с большой круглый и короткостриженой головой. Пустовато стало в наших двух палатах №6.

По летнему времени входную дверь в больнице закрывают в восемь часов и при последнем перед закрытием выходе я наконец-то увидел человека, о котором думал все эти дни.

Имени его я не знал, да мы и разговаривали-то с ним всего раза два-три и то недолго, знал я только, что ему в прошлый четверг должны были удалять грыжу через живот. С того дня не видел его, помню, он тогда боялся операции, это было заметно, наверное, поэтому я и переживал за него. И вот он, стоит, курит и улыбается мне.

— Ну как ты?

— Да всё нормально.

— Я рад за тебя,- и легонько коснулся его плеча.

Человеку приятно — улыбка стала шире и добрее.

Во вторник нас с Сашкой переселили в палату 6Б, а Женьку перевели аж в самый конец коридора, к двери в галерею. Случился опять наплыв, как набег, больных, в основном, женщин, вот нашу родную палату и отдали им.

Я поместился на койку в углу изголовьем к окну, а Сашка — вдоль стены в линейку со мной. Напротив меня обитал старожил палаты Вася, субъект с тугим и огромным, как турецкий барабан, пузищем, лет пятидесяти и с носом тоже солидного объёма.

Так получилось, что и у меня, и у Сашки сразу не заладились с ним отношения. Сам он из Таштагола, работает там мастером на руднике, лежит в палате уже давно, какую-то операцию ему сделали, конкретно он не рассказывал, а у нас не было особого желания расспрашивать.

В первый же вечер он начал нас, «новеньких», что называется «строить». В десять часов потребовал выключить свет, хотя мы ему доказывали, что отбой по расписанию осуществляется в одиннадцать. Свет мы не погасили и наш сосед долго бурчал себе под нос.

Вообще, с этого дня больничная жизнь моя изменилась и, в основном, в худшую сторону. Стало заметно скучнее, да и в бытовом плане произошли негативные изменения. Раньше холодильник был рядом, он стоял между койками Володи и Сашки, а теперь мы в другой палате и чтобы взять что-либо из еды или питья, приходилось заходить в женскую, предварительно постучав в дверь и дождавшись разрешения войти, но и идти со съестным под прицелом пяти пар глаз не совсем уютно. Туалет женщины тоже занимали чаще и дольше, они хоть и больные, но «причепуриться» перед зеркалом, которое находилось над раковиной, считали делом обязательным.

Однако самое удивительное и неприятное — я потерял сон на новом месте. До переселения спал замечательно, а тут как обрезало.

В одиннадцать часов свет «вырубили», Вася надел на лицо какую-то маску, как он потом объяснил, она помогает ему дышать во время сна, маска булькала довольно громко, но я быстро уснул. Проснулся неизвестно почему, полежал, поворочался, но спать совсем не хотелось. В коридоре посмотрел на часы, было три часа ночи, у двери к лестнице меня догнал Саша.

— Чё меня-то не позвал курить?

— Я думал, ты спишь.

— Нет, давно уже не сплю, слышал, как ты встал.

— А почему не спишь?

— Не знаю, проснулся и лежу. Не могу уснуть.

— Слушай, у меня то же самое.

— Это Вася своим агрегатом нам сон ломает, сам дрыхнет в нем, еще и храпеть умудряется.

Мы уже на верхней площадке лестницы, поэтому говорим погромче.

— Да причём здесь Вася?

Саша, видно, об этом думал, накалил себя и заговорил тоном обличителя.

— Да как причём?! Настроение с вечера нам испортил, а сам уснул довольный. И вообще он жлобяра ещё тот. Ты видел, как он ест? Сядет к своей тумбочке лицом и долго чё-то трескает, ажно загривок ходуном ходит. Не люблю я таких жмотов.

Я тоже жмотов не люблю. Мы с Саней вечером немного перекусывали совместно, выложив всё, у кого что есть, да и раньше, когда Володька ещё был с нами, делились друг с другом, но всё же за одно это, по-моему, не стоит так уж человека осуждать.

— Саня, он очень больной человек, видел же, у него какие-то наклейки на теле, его пожалеть надо, а не перемывать ему кости.

Саша не согласен.

— Ага, больные так жратву не мечут, а он как в прорву кидает. Да ну его, речь еще об нем вести.

До самого подъёма мы так и не уснули, несколько раз тихонько выходили покурить, а потом до самого «тихого часа» состояние было полусонное. Сон ни у меня, ни у Саши до самой выписки не восстановился и лишь дома в первую же ночь я уснул глубоко и спокойно, без пробуждений.

Во вторник к нам на четвёртую, свободную койку подселили нового жильца. Влад, так он представился, мужик молодой, высокий и здоровый, с кучерявым русым чубом, лет тридцати на вид.

Работает на шахте, спина побаливала давненько, но пока было терпимо работал, а тут вдруг прихватило невмочь, вот и пришёл. Его по собственному желанию определили на дневной стационар, то есть ночевать он будет дома.

Я его расспрашивал о работе, об условиях труда, о зарплате. Нового, тем более хорошего, конечно же, не услышал, всё, как везде в стране — хозяева сокращают работяг, заработок не повышают, а даже норовят урезать, зато ужесточают ответственность и ухудшают условия труда. У Влада ипотека за квартиру и кредит за машину, а тут болезнь, как назло, привязалась, ещё и иномарка, недавно купленная, забарахлила. Ему болеть долго нельзя, а то на работе начальство косо смотреть станет, ну ничего, он только примет курс блокад и сразу на работу.

Влад расспрашивал меня о действии блокады, больно это или терпимо, я как мог, успокаивал его. Часов в одиннадцать Влада позвали в процедурный, вернулся весёлый: «А ничё, вполне терпимо». Через полчасика он, несмотря на мои увещевания полежать ещё, нельзя же в таком состоянии садиться за руль, ушёл из больницы.

С Саней мы подружились достаточно крепко и часто беседовали на разные темы. Вот и сегодня, сходив после полдника на перекур, лежали на своих койках и разговаривали.

На разные-то разные, но у меня весьма часто разговор непроизвольно переходит на частную собственность. Анализируя эту свою наклонность, я пришел к выводу – отношение собеседника к богатству есть наилучший способ понять главное в нём, определить его внутреннее содержание. У Сани, как я успел уже понять, между прочим, как и у многих немолодых людей, отношение к богатству и богатым двоякое. Основным всё же, при постоянном наблюдении хищнической сути любого, даже мелкого хозяина, является неприятие сребролюбия и сребролюбцев как образа жизни и идеала, но присутствует и изрядная доля почтения к большим деньгам, это почтение культивируется в России очень активно и плоды уже созрели.

Что-то и в тот раз я говорил о предпринимателях не совсем лестное и вдруг Вася, который обычно молча лежал и не вмешивался в наши разговоры, хотя поневоле слушал их, с трудом сел на койке, живот его при этом буквально лег ему на колени, и обратился ко мне: «Ну чё ты всё пудришь людям мозги? Говоришь, на пенсии, но работаешь, а чего нажил в жизни? Дача у тебя есть?» Не дожидаясь ответа, продолжил: «Ясно, нету. И машины, скорей всего, нету. Книжки, значит, пишешь, за свой счёт издаёшь, ещё и по разным городам рассылаешь. Спрашивается, зачем тебе это надо, если нет в том прибытка? По мне, так ты просто ушибленный на всю голову голодранец. Вот такие и замутили революцию в семнадцатом годе».

Василию трудно говорить, мешала одышка, он произносил слова с паузами, но, видать, накипело, я слушал, не перебивая.

— А мужик должен быть хозяином, добытчиком. Вот у меня заработок приличный, свой дом имею и хозяйство: две коровы, лошадь, трех-четырех свиней держу, куры, утки, гуси имеются. Я ни к кому с поклоном не иду, на свои деньги сына и дочь выучил.

Вася повернул голову к Сане: «Ты его не слушай, голодранцы всегда воду мутят, это у них от зависти».

Утомился мой оппонент от длинной речи, упал на подушку, дышал хрипло. Но он молодец, в нескольких фразах обрисовал мировоззрение кулака. Мне даже не хотелось возражать ему, но нужно было, немного подумал и родился хороший, как мне казалось, ответ.

— Да, Вася, я голодранец и горжусь этим, потому что голодранцы построили величайшую советскую цивилизацию, а такие, как ты, продали и предали её и готовы даже смириться с оккупацией Родины своей, лишь бы сохранить хозяйство.

Ответа слушать не хотелось, я и сказал: «Саня, пойдем курить».

А всё же я благодарен Василию за то, что он буквально подтолкнул меня к знакомству с Александром и его матерью.

Ещё на прошлой неделе Вася как-то зашел к нам в палату и попросил меня сходить к одному человеку, желательно и книгу ему подарить. У этого человека после операции отнялись ноги, он будет рад хоть чем-то отвлечься от тягостных мыслей.

По совести если, Вася сразу был мне не очень симпатичен, поэтому я тогда и не исполнил его просьбу, да и не люблю, когда просят кому-то книгу дать, считаю, человек должен сам это сделать, если он настоящий книголюб.

Но Василий еще раза два обращался с этой же просьбой и мне подумалось, что он искренне хочет помочь человеку.

Палата под номером десять недалеко от нашей, она тоже о двух отдельных помещениях, в ближней, однокоечной, лежала худющая бабёнка с перевязанной головой, направо открытая дверь, шагнул туда. Комната узкая, налево от входа две койки с проходом посередине, кончающимся тумбочкой под подоконником. На ближней лежит на спине полный светловолосый мужчина лет около пятидесяти, обнаженный до простыни, укрывающей его ниже пояса, на соседней сидит, сложив руки между колен, маленькая седенькая старушка в синем домашнем халате. Вот так я познакомился с Александром и его матерью, бабой Тоней, она просила так её называть.

В Мариинске, откуда они родом, семья имеет свой дом и кое-что из живности. Александр приехал в Новокузнецк еще весной, в конце апреля, на операцию по удалению грыжи. Несколько лет назад он уже оперировался здесь, операция прошла не совсем удачно, получил вторую группу инвалидности, но со временем почти полностью восстановился и тут его стала сильно беспокоить другая грыжа, то ли имевшаяся ранее, но не проявляющая себя, то ли обретённая позднее. И вновь операция пошла не так, как было запланировано, вероятно, врачи что-то недоглядели, она длилась около пяти часов вместо предполагавшихся двух. Обильная кровопотеря усложняла положение, затем был тяжелейший выход из длительного наркоза, но Саша выкарабкался, пошел на поправку. И как обычно вдруг на послеоперационной МРТ у него случайно обнаружили опухоль выше всех его грыж, в грудном отделе, она выросла прямо на спинном мозге, под защитной пленкой. Такого, говорят, даже главный нейрохирург не встречал. Александру сделали ещё одну операцию, под микроскопом разрезали защитную оболочку, удалили опухоль и снова соединили тончайшую ткань. Операцию врачи провели замечательно, вот только больной утратил способность управлять ногами, чувствительность сохранилась, они реагируют на боль, а ходить отказываются. Когда мы познакомились, после операции прошло недели три или поболее. Больница не дом инвалидов, ухаживать за неходячими больными здесь некому, вот и приехала к сыну престарелая мать, бросила дом и корову на старика мужа, и примчалась.

Зашла санитарка, напарница Наташи, мыть пол в палате и мне пришлось удалиться. Приглянулись мне эти люди, у них тоже был заметен интерес к свежему человеку, после ужина я опять зашел к ним, принес книги и мы долго разговаривали.

У нас совпадение взглядов на многие стороны жизни, беседа доставляла нам удовольствие, но снова зашла медсестра ставить больному укол, и я нехотя покинул мать с сыном.

Во время нашего общения выяснилось одно обстоятельство, оно не давало мне покоя. Бабе Тоне предоставили койку для ночлега, а питанием она должна обеспечивать себя сама. Они оба пенсионеры и пенсии у них отнюдь не депутатские, а цены в магазинах, наверное, рассчитаны именно на депутатов высокого уровня, к тому же постоянно ходить за продуктами старушке семидесяти шести лет тяжеловато, если ещё на ней лежит обязанность убирать за сыном. А что если утром поговорить с Владом, он же стоит на довольствии, но, кажется, есть больничную пищу не намерен и было бы справедливо, если бы его порцию отдавали бабе Тоне вполне законно.

На следующее утро я поговорил с Владом, он одобрил мою идею, Наташка взялась убедить раздатчицу кормить старушку, а вот саму бабу Таню заставить ходить в столовую вполне легально оказалось делом нелегким.

До этого ей периодически наливали суп или давали второе блюдо, но без котлеты, из милости и под хорошее настроение, хотя больных, находящихся на дневном стационаре и не питающихся в больничной столовой, было не один и не два. Уговорил я всё же бабу Тоню и потом несколько раз спрашивал, ходит она кормиться или нет, старая женщина стеснительно отвечала, что ходит, но как-то неуверенно и у меня было подозрение о её непостоянном посещении столовой. Все же трудно даже в таких экстремальных условиях сломать советское воспитание, при котором рабочий человек чурался «халявы», это сейчас, в капиталистической действительности, дармовщина стала для многих желанной.

Тогда же у меня возникла идея еще чем-то помочь бабе Тоне и я во время перекура на улице предложил Сане и Владу скинуться хотя бы по сотне рублей и купить продукты для нуждающейся семьи, ибо было опасение, что деньги они не возьмут, а съестное можно представить как передачку.

Каюсь, думал хуже о Владе, он же в разговорах частенько говорил о нехватке денег, о проблемах с машиной, которые решаются только деньгами и мне думалось, что он не готов помочь совершенно незнакомым людям. Значит, плохо я знаю молодое поколение, а оно разное и хороших, отзывчивых людей в его среде совсем немало.

Мы вернулись в палату, Саня и Влад отдали мне по сотне, Сашка предложил привлечь и Женьку к доброму делу. Пошли к нему и, что удивительно, застали его, обычно он отсутствовал. Женя без разговоров вытащил сотенную купюру. Решили с Саней поближе к вечеру сходить в ближайший магазин и купить что-нибудь. Когда мы в палате собирали деньги, Вася лежал на своей койке, слышал всё, но мы к нему не обратились, даже Влад, почти не знающий его, не посчитал нужным это сделать, однако и Вася промолчал, хотя знал Александра и его маму раньше меня, лежал с ним в одной палате.

…Перед самым обедом ко мне ненадолго зашел Алексей, работавший раньше в нашем цехе, он года три назад перенес инфаркт, получил инвалидность и теперь у него в жизни две основные заботы: каждый год доказывать перед медицинской комиссией свою неработоспособность, в противном случае могут отобрать инвалидность, а значит, и пенсию, и в меру сил бороться с собственным аппетитом, который толкает его на чрезмерное употребление жирной и мучной пищи, это чревато повышением уровня холестерина в крови и, как следствие, повторным инфарктом.

Алексея одно лишь напоминание о такой возможности, даже шутливое, повергает в ужас, он бледнеет и на упругих щеках выступает пот.

Во всём остальном Лёша нормальный мужик, можно даже сказать, мужичище двухметрового роста с громоподобным голосом и с постоянно растягивающей его малозубый рот улыбкой. Поболтали о пустяках, и Лёша заспешил по своим делам. Приятно, что не забыл меня, с работы-то я уже перестал кого-нибудь ждать, народ нынче занятой, все озабочены добыванием хлеба насущного и масла к нему, некогда впустую время тратить.

Погодка в этот день стояла просто чудная, после ужина больной народ гуляет около корпуса, а мы с Саней пошли покупать продукты. Хотелось взять чего-нибудь эдакого, но для «эдакого» четыреста рублей явно не сумма, поэтому купили две упаковки сарделек, пачку печенья и банку томатного сока, скорее всего, качество продуктов дрянное, но иного нет, так ещё доплатить пришлось.

Вечером понес передачу в палату №10, добавив к ней привезенную мне женой курицу, огурцы и помидоры. Как и предполагалось, было не просто уговорить Александра, а особенно бабу Тоню принять пакет, но удалось, потом старушка даже прослезилась от благодарности.

У Александра над койкой, вдоль её, укреплена металлическая труба, через трубу перекинут жгут, скрученный из простыни, держась за который он поднимает тебя в сидячее положение. Мы как раз говорили о физических упражнениях, о способах воздействия на тело для восстановления его нормального функционирования. Я попросил его подняться, с немалым усилием он сделал это, а вот опустить ноги на пол самостоятельно не смог, даже не попытался, сказал, что пробовал неоднократно, ничего не получается и лежать ему теперь до самой смерти колодой. Я убеждал его не отчаиваться, приводил в пример знаменитого Дикуля, доказывал, что если он не соберет в кулак всю волю и не переломит ситуацию, довольно скоро у него атрофируются мышцы и тогда он точно будет валяться колодой до самого гроба. У меня было ощущение, что говорю я стене, такая безнадёга была на его лице. Он сказал только, что врачи надеются на незначительное повреждение опухолью спинного мозга, тогда мозг сможет восстановиться.

Я бы ещё сидел, но Александр вдруг застеснялся, потупил глаза: «Фёдорыч, ты уж прости, мне по нужде надо». А когда я выходил, вдогон попросил: «Ты попозже приходи, слышь, Фёдорыч, обязательно приходи».

Я шел к себе в палату и думал о нелегкой материнской доле. Бабе Тоне на исходе восьмого десятка приходится подсовывать утку, переворачивать, подтирать и подмывать беспомощного сына, мужичину весом за сотню кило.

…Снова бессонная ночь, хождение на лестницу, скорее бы пятница и выписка. В четверг Евгений Александрович поставил последнюю блокаду и мне осталось только сходить на магнитотерапию.

Туда я хожу рано утром, до завтрака, к самому открытию кабинета. Там же познакомился еще в начале недели с интересной женщиной из деревни Осиновое Плёсо. Людмила родилась и прожила в Осиновом Плёсо половину жизни, но потом ее с двумя сыновьями бросил муж, она уехала в город, работала, получила квартиру, вырастила сынов и вышла на пенсию. А затем вдруг страшно потянуло на малую родину, и она вернулась. Сыновья помогли отремонтировать дом, завела живность, сейчас работает в сельской столовой поваром и ведет свое разросшееся хозяйство. У Людмилы четкие и ясные взгляды на жизнь, она считает, что человек должен трудиться на земле, дышать воздухом лугов и полей, жить в единении с природой, кормиться от неё и не губить кормилицу свою. Я подарил ей книгу тогда же и теперь мы каждое утро беседуем в ожидании процедуры и даже во время оной, лёжа на кушетках под кольцами магнита по разным сторонам небольшого помещения. К пятнице Людмила уже прочитала мою новую книгу и у ней ко мне довольно необычный вопрос. Она спросила, не знал ли я её бывшую сноху, ей кажется, что героиня повести просто-напросто списана с этой стервы. Как я понял, старший сын Людмилы давно женат на другой женщине, имеет от неё детей и вроде былая вражда к бывшей снохе должна бы уже погаснуть, ан нет, собеседница говорит с нескрываемой ненавистью о человеке, который принес ей страдания.

Говорю, что моя героиня — это придуманный персонаж, конечно, у ней есть реальный прототип в жизни и даже не один, но в книге автор попытался создать некий типичный образ современной молодой женщины, детство и юность которой отравила жизнь в эпоху реставрации капитализма в России с ее разнузданностью и умопомрачающей страстью к обогащению, отравила души целого поколения, сделала его неспособным к настоящей любви и жертвенности.

Людмила не сразу поверила моим объяснениям, она говорит, что слишком много таких подробностей жизни, которые не могут быть сочинены. Я смеюсь и пытаюсь доказать ей свою правоту.

После сеанса лечения мы идем в наш корпус, заходим ко мне в палату я дарю ей для сельской библиотеки по паре экземпляров своих книг.

* * *

К пятнице я измучен бессонницей, не спасает даже короткий, как забытье, сон в «тихий час», домой хочется, к тому же здоровье поправилось и уже тянет в цех, к своим товарищам и своей работе. Однако рановато я рвался на работу.

Мне надо побеседовать с доктором, я жду его в коридоре и мне очень серьезно кажется, что он избегает встречи со мной, раза три проходил мимо, кивал мне, коротко бросал, что позже поговорим, но выглядело это странновато, было ощущение, будто он чувствует себя виноватым передо мной или я ему неприятен, Однако наши, хотя и довольно мимолетные, но емкие и взаимоинтересные беседы напрочь опровергают последнее предположение.

Всё же дождался я доктора и он пригласил меня в ординаторскую, сказав, что выписка моя пока не готова, её печатают. Но меня интересовало другое, ещё в выходные дни я приготовил и потом привёз денежную сумму, которую он мне назвал перед госпитализацией, деньги лежали в сумке. В помещении мы были одни и это хорошо, при таком разговоре свидетели нежелательны. Я спросил: «А что же вы ничего не говорите про деньги? Мне их сейчас принести?»

Редко можно наблюдать такое полное и ярко выраженное смущение у взрослых мужчин далеко не сентиментальной профессии.

Смуглые щеки мгновенно покрыл бурый румянец, губы тщились изобразить улыбку и тут же ломали её, а глаза уронили взгляд на стол и что-то там беспокойно искали. Он и сказал глухо, не поднимая глаз: «Да это не мне, отнесите старшей медсестре».

Вышел я поспешно, пусть человек придёт в себя. Почему доктор так смутился?

То, что он пока не весь в сатанинской власти денег, я понял раньше, но такая реакция? Может быть, разумом дошел до истины – там, где злато, там нет любви, а без любви невозможна подлинная забота о человеке, о его здоровье? Если у человека не отключен разум, он поймет, что частная собственность в медицине убьет здравоохранение и поймет, что это уже успешно делается.

А вдруг он чувствует себя причастным к отыманию денег у бедного населения, пусть косвенно, но причастным, а совесть сопротивляется и вопиет? Предположения, предположения. А я, кстати, как пациент считаю, раз уж у нас такая товарно-денежная медицина сложилась, то готов заплатить хирургу за его золотые руки, избавившие от опостылевших болей, да и любой готов заплатить (вот на этом и паразитирует частная медицина), но именно доктору и медсестре, а не вышестоящим лицам, которым и достается большая часть заработанных рядовыми врачами денег, прекрасно понимая, что средства эти идут в карманы, а не на развитие.

Потом мы сидели с Евгением Александровичем рядом на стульях и он на муляже позвоночника объяснял мне механизм вырастания грыж, их влияние на здоровье и способы удаления. Пора прощаться.

— Спасибо Вам, доктор, за труд, здоровья Вам духовного и физического, удачи в жизни и успехов в Вашем нелегком труде.

— Спасибо за добрые слова. Может, зря Вы не согласились на операцию, но Вам виднее. Поживите, поработайте, оцените качество жизни и если сочтете его неприемлемым, звоните.

У старшей медсестры получил выписку и больничный лист. Сдал постельное белье и получил взамен свой медицинский полис, попрощался с Наташей.

Трогательным было расставание с Александром и бабой Тоней, я обещал навестить их, а они теперь будут ждать переезда в Центр реабилитации инвалидов. Саню тоже выписали, его встречала жена, ему сидеть пока нельзя, они поедут домой на электричке, где он вынужден будет всю дорогу стоять, если не будет возможности прилечь.

С Василием тоже попрощались, ему еще с неделю лежать.

* * *

Погода наконец-то смилостивилась, резко потеплело, а небо очистилось от осточертевших туч.

Теперь мне надлежало пройти курс реабилитации. В поликлинику я приезжал раз в неделю примерно за час до начала приема, народу к десяти часам скапливалось солидно и иной раз бывали интересные встречи. К нейрохирургу в комбинатовской поликлинике едут больные со всего юга Кузбасса, там, в малых городах, не говоря уже о сельской местности, специалистов узкого профиля выморили, как тараканов, вот терапевты и направляют страдальцев в Новокузнецк, тут им рады, это же дополнительные деньги, ну а что возрастает нагрузка на врачей и медсестер без возрастания заработка, то кого это волнует. Оттого врачи и «крутятся», работая на двух-трех ставках в разных местах. Стоит ли после этого удивляться тому, что работники поликлиники часто злы и раздражительны, невнимательны и грубы с больными, они работают на износ, чтобы прокормить своих детей и себя.

Но и для рабочих комбината дополнительный контингент не только иногородних, а и тружеников других предприятий, прикрепленных к нашему медучреждению, создает дискомфорт – при постоянном сокращении медперсонала увеличиваются очереди ко врачам, к некоторым специалистам приходится записываться заранее за месяц и более.

Сергей Сергеевич, прямо в опровержение моих вышеприведенных рассуждений, внимателен и добродушен, улыбка — частая гостья на его полных красных губах.

Можно подумать, что он только со мной таков, поскольку мой читатель, но непохоже, скорее всего, таким уродился.

Лечения мне никакого не назначено, организм просто должен «прийти в себя» после вливания мощных лекарственных препаратов.

Хорошо болеть, когда ничего не болит, поэтому и промелькнули четыре недели, как столько же вдохов – выдохов, тем паче, лето на дворе, а оно, как известно, мелькнуло, и нет его уже.

Июль в разгар входил, когда я вышел на работу. Утром шел чуточку неуверенный в себе от долгого безделья и полный радости от предстоящей встречи с родным коллективом. Две смены отработал более-менее нормально, а на третий день опять с большим трудом поднялся, боль поселилась теперь в правой стороне поясницы. Но собрался, поехал. До цеха еще добрался без особых проблем, шел только долго. В слесарке дождался мастера, хотел написать заявление на один день без оплаты и отдать ему, чтобы он подписал и передал начальнику, но добрейший Евгений брать на себя такую ответственность не осмелился и отправил меня самого нести заявление в контору.

Но тут вышел казус, едва я поднялся со стула и сделал шаг, как меня затрясло, словно припадочного, это боль пронзающими импульсами задергала тело. Мастер всполошился и приказал слесарю проводить меня, Максим и довел до самого кабинета начальника цеха.

Я шел в АБК, страдая не столько от боли, сколько от чувства бессилия перед безликими, но всесильными собственниками, которые не желают держать на производстве долго болеющих работников, поэтому начальник цеха вполне может мне сказать: «Давай-ка, дорогой, рассчитывайся и болей, сколько захочешь, не порть мне отчетность».

Тяжелое это чувство, доложу я Вам, мой добрый читатель, угнетающее, подавляющее волю и подрывающее душевное здоровье рабочего человека, попавшего в подобную ситуацию.

Действительность же оказалась лучше, и человечнее. Начальник, как всегда в это время, собирался в цех, был в рабочей одежде, только без каски, короткие седые волосы серебряно поблескивали в желто-матовом свете электрическим ламп.

Выслушал, читал заявление, подписал и сказал мне явно ободряюще: «Давай, долечивайся окончательно и чтоб был, как огурчик, нам еще работать надо».

Редко на его лице гостит такая мягкая улыбка.

— Спасибо, я постараюсь.

Крылья, естественно, не выросли, но боль терпелась легче, и я уже намного веселее тронулся в обратный путь.

Из дома позвонил Сергею Сергеевичу, он заверил меня, что больничный лист выпишет и посоветовал предварительно сходить в больницу, где лежал, проконсультироваться. В восемь часов утра следующего дня я уже стоял у ординаторской. До этого успел пообщаться со знакомой медсестричкой, она мне и сообщила об увольнении Евгения Александровича, жаль, я-то надеялся на его совет.

Завотделением помурыжил меня, прежде чем пригласил войти. Посмотрел снимки, когда я ему все объяснил, спросил, есть ли боль в ноге. На мой ответ, что боль только в пояснице, усмехнулся: «Ну да, я видел, как Вы ходите. Но если боли в ноге нет, то это не грыжа беспокоит, а остеохондроз. Операция Вам не требуется, идите в поликлинику и лечитесь там».

Я поблагодарил, сказал «до свидания» и собрался выходить, и тут заведующий вместо ответных прощальных слов выдал мне, как напутствие, замечательную фразу: «А, вообще-то, нечего было тащиться сюда по пустякам, мы не консультируем, мы оперируем».

Гордынюшка-гордыня, как ты прилипчива к человекам, чуть-чуть возвысившимся над прочим «мелким» людом, не зря Святые отцы называли её матерью всех пороков! И если для врача, призванного исцелять страждущих, возвращать им радость полноценной жизни, боль, скрючившая человека в дугу, есть пустяк, ради которого не стоит тащиться (!), то в какую духовно-нравственную пропасть мы сползаем?!

Зашёл в палату №10, хотя мы и созванивались, но повидаться лично с людьми, ставшими почти родными, было делом нужным и радостным. А Наташа тоже уже не работает в отделении, уволилась, разругавшись со старшей медсестрой, без неё мне всё в больнице показалось чужим, неуютным.

Евгению Александровичу позвонил, когда тихо плелся к поликлинике. Рассказал о произошедшем со мной, он тоже посоветовал пока полечиться амбулаторно, а я спросил его о причине ухода. Конечно же, всё мне он не объяснял, но насколько я понял, главная причина его ухода в частную клинику даже не в деньгах, а в перспективе профессионального роста, но ведь чем выше профессионализм, тем выше и оплата труда, так что причина всё же в деньгах.

Вот так отжимают из государственной медицины всё талантливое, чтобы потом совсем ее закрыть виду бесперспективности.

Сергей Сергеевич открыл мне бюллетень и со следующего дня ушел в отпуск, дальше моим лечением занимался совсем молоденький пухлощекий доктор из того отделения нейрохирургии, где мне пришлось лежать в стационаре, доводилось видеть его там, а здесь он замещает штатного врача на время отпуска.

Первым делом Кирилл Олегович выписал дорогие таблетки, с честными глазами уверяя в их чудодейственной силе, и назвал конкретную аптеку, где я могу их приобрести. Когда же я по прошествии недели заявил о совершеннейшей бесполезности лекарства, он, нисколько не смутясь, прописал другие, в десяток раз дешевле. Да-а, таблетки неэффективны, зато сотрудничество врачей и аптек весьма эффективно.

Вообще-то мне сразу следовало обратиться к неврологу, то есть к Татьяне Борисовне, но ещё свежо в памяти недавнее и ноги к её кабинету не хотели идти, вот почему я и пошел на прием к нейрохирургу.

Лечусь неделю, две, а сдвигов лучшую сторону не замечаю, почти так же донимают боли, доктор на приемах задумчиво смотрит на меня, наверное, соображая, что бы мне прописать еще, кроме таблеток. Догадываюсь, он не знает, чем и как меня лечить, всё же его специфика — практическая нейрохирургия, а не амбулаторная, а практик, говорили, он хороший.

Однажды, надумав, доктор направляет меня на четвёртый этаж, на какой-то специальный массаж, иду, кстати сказать, здесь раньше никогда не был, даже не знал, что здесь тоже лечат. Нахожу нужный кабинет, стучу, выходит специалист и заявляет, что через день он уходит в отпуск и никаких процедур делать мне не будет и что я могу отправляться на все четыре стороны. Нет, прямо этот худой носатый массажист так не сказал, но интонация голоса, взгляд и всё лицо красноречиво говорили именно это.

Вернулся к Кириллу Олеговичу, он был несколько обескуражен и, как обычно, задумался. Тогда я сам посоветовал направить меня на лечение ультразвуком, слышал от знакомых, будто помогает при остеохондрозе. Доктор тут же, с видимым облегчением, выписал направление. Как говорится, нужда заставит, вот от нужды я и начал пользоваться народными средствами — привязывал на всю ночь к пояснице листья лопуха, пил сок этого замечательного растения, но такого горького, аж глотка съеживалась, не желая пропускать внутрь зелёную жидкость, чуть даже не написал «гадость», натирался спиртом, настоянном на цветах сирени. Всё вместе не могло не оказать лечебного действия и через месяц был готов трудиться на благосостояние акционеров Запсиба и собственной семьи.

* * *

Изо всех встреч и бесед в долгих очередях запомнились две, обе с представительницами прекрасного пола.

…До начала приёма с полчаса, сижу на стуле, к очереди подходит довольно высокая, плоская и с тонюсенькими ножками женщина лет тридцати, может, с хвостиком, держа за руку мальчишку годов восьми-десяти. Она спросила крайнего и встала рядом с дверью кабинета.

Большие светлые глаза на длинном лице со впалыми щеками беспокойно оглядывали сидящих напротив неё. Мне показалось, женщина ищет, кому бы излить свои горести. Она встретила мой взгляд, вероятно, нашла в нём внимание, поэтому и обратилась ко мне через всё пространство коридора: «Вы не знаете, доктор скоро придет?» Я взглянул на часы: «Думаю, минут через двадцать».

— Да, — она даже вскричала, — так долго ждать? А мне ещё надо к терапевту, у меня желудок болит.

Видя, что её слушают, моя нечаянная собеседница не совсем связно и последовательно, но громко и нестеснительно стала излагать печальные обстоятельства своей жизни. Вся очередь узнала, что работает она уборщицей, получает всего шесть тысяч рублей, а каждый месяц надо выплачивать кредит, квартплату, босоножки вот разваливаются, а новые купить не на что, она даже сыну не может взять мороженое, а он так его любит.

Сын стоял, опустив к полу голову, изредка переминаясь с ноги на ногу.

Сидящий рядом со мной усатый краснолицый дядька крякнул то ли с досады за столь назойливый способ обратить на себя внимание, то ли от жалости к несчастной бабёнке, поднялся со стула и ушел за поворот. Едва он скрылся, словоохотливая сударушка заняла освободившееся место, а мальчик остался у стены.

— А вы знаете, желудок то у меня болит от плохого питания. Я вот…, — дальше она начала подробно рассказывать, чем питается и как это сказывается на её здоровье.

Я, конечно, стараюсь внимательно слушать людей, но когда они начинают нести ахинею, терпение быстро перерастает в нетерпение. Однако просто прервать милую даму, рассказывающую о содержимом своего желудка, было неудобно, и я нашёл вроде бы веский предлог покинуть ее.

— Извините, пожалуйста, очень хочу курить.

Но мне жаль её, а особенно, мальчугана, всё так же понуро стоящего, достал из сумки сотенную купюру, протянул ей: «Возьмите, купите сыну мороженое».

Выслушивать начавшие звучать благодарности не стал, они могли затянуться надолго, а то и трансформироваться снова в вопросы питания.

Когда вернулся к кабинету, худосочная пациентка сидела на другом месте, разговаривала с седой дебелой женщиной, сын стоял рядом. Дней через несколько у кабинета заведующей поликлиникой я увидел ее ещё раз, одну, без сына, но она меня не узнала и не ответила на моё «здрасте».

Вторая встреча запомнилась трагичностью судьбы человеческой.

Невысокая, в скромном темном платье, подчеркивающем стройную фигуру, чуточку прихрамывая, она вышла из-за поворота коридора, оглянулась туда-сюда и обратилась ко мне: «Скажите, нейрохирург где принимает?» Я показал рукой в направлении кабинета: «Вот здесь».

— Вы последний?

— Нет, за мной парнишка один, он отошел ненадолго.

Она застенчиво улыбнулась: «Можно, я пока буду держаться за вами?»

Мне захотелось шуткой ободрить её, чувствовалась в ней затаенное горе, она словно была пришиблена чем-то непоправимым и неотвратимым.

— Конечно, можно, даже и не за мной, а конкретно за меня, можете взять за рукав и держаться.

Улыбка у ней вышла кисловатая: «Спасибо». Я качнул головой на свободное рядом место: «Да Вы садитесь, до приема ещё долго ждать». Она опять сказала: «Спасибо», — аккуратно села, оправив платье на бедрах, поставила черный полиэтиленовый пакет рядом с собой, сложила руки на коленях, тонкие пальцы заметно подрагивали, но она не замечала этого, ее мысли были где-то далеко.

Мне очень хотелось разговорить ее, может быть, попробовать утешить, потому что по жизненному опыту очень хорошо знал, как тяжко человеку, когда ему не с кем разделить свою душевную боль, но было неловко вторгаться в ее сосредоточенность на чём-то, безусловно, очень и очень невеселом.

Так сидели некоторое время, она вдруг сама нарушила молчание.

— А вы не знаете, где здесь проходят МРТ?

— В больнице, недалеко отсюда, я там проходил, есть ещё в Центральном районе. Вы нездешняя?

— Из Осинников.

Так начался разговор, постепенно он перешел в монолог-выплеск, переполнявший сердце человека обиды на несправедливую судьбу, покаравшую неизвестно за какие грехи.

Десять лет назад моя соседка по очереди вместе с родителями попала в автомобильную аварию, она пострадала сильнее всех — перелом бедренной кости, трех ребер и тяжелейшее сотрясение мозга. Долго лежала в больнице, еще дольше не могла ходить, мучили головные боли, но выкарабкалась. Года через три после аварии вышла замуж, потом родила дочь, хотя врачи настойчиво отговаривали. Всё вроде бы наладилось и тут беда — муж стал попивать и быстро-быстро скатился до запоев. Из дому начал вещи таскать и пропивать, пришлось выгнать такого мужа и отца, но он еще долго ходил, устраивал скандалы.

Сама-то она работает нянечкой в детсаде, ее зарплаты им с дочкой и так не хватает, а бывший муж, бывало, припрется и требуют денег на бутылку. Но потом его за что-то посадили и она, наконец, избавилась от кошмаров.

Пару лет назад нашелся вроде неплохой человек, сошлись, но опять беда — работать не хочет. У них в городе работы очень мало, кто-то перебивается случайными заработками, вот и он нанимается к частникам ремонтировать квартиры, но работа не стабильная, а, может, он такой работник, что его не берут на постоянное место, месяцами, бывает, сидит дома, а ему, здоровому мужику, есть-пить надо, да и прочие потребности имеются.

Но другие-то, нормальные мужики, находят работу, многие работают здесь, в Новокузнецке на Запсибе, ничего, мотаются, зато заработок стабильный.

А с полгода назад у ней стала часто и сильно болеть голова, рентген обнаружил опухоль головного мозга, Вот её и направили в Новокузнецк к специалисту.

В её лице и голосе, когда она поворачивалась ко мне не то что чувствовалась, а прямо давила обреченность.

Я знаю, насколько губительно для человеческой личности такое состояние, оно способно убить быстрее самой болезни и стараюсь вернуть ей уверенность в собственные силы, волнуюсь за неё, и даже непроизвольно перешел на «ты».

— Да ты не паникуй раньше времени, надейся на лучшее. После аварии ты же смогла подняться на ноги, значит, воля у тебя есть, сейчас тоже сможешь, просто надо надеяться и бороться.

Хотелось бы думать, что мои слова хоть немножко помогли ей, но результат-то был — она сначала несмело и неуверенно улыбнулась, а потом смелее и шире, и глаза посветлели от радости осознанного сопереживания.

И слова прозвучали хорошие: «Спасибо вам за участие, я постараюсь».

Мы ещё разговаривали, я рассказывал ей о случаях, когда больные, очень больные, даже смертельно больные люди, вопреки врачебной практике, вставали на ноги и полностью излечивались.

Помню, она спросила меня, как долго врач принимает больных и объяснила, что ей очень нужно успеть на электричку, заведующая детсадом отпустила ее лишь на полсмены, да и то ворчала, а если она не успеет, то придётся возвращаться автобусом, а это дороже и дольше по времени, тогда точно начальница накажет, а может и уволить.

К двери кабинета подходил наш молодой доктор с опозданием на пятнадцать минут, это с ним бывало, но зато он и принимал дольше положенного времени.

Я очень хотел спросить свою собеседницу, что ей сказал специалист, поэтому решил дождаться её после приема, парнишка не подошел и она пошла сразу после меня. Но тут вдруг, откуда не возьмись, Женька появился, сосед по палате, ему очень хотелось пообщаться. Мы стояли сразу за поворотом коридора, и я постоянно оглядывался на угол, боясь пропустить человека, который поделился со мной своей бедой и этим стал мне близок. Когда она прошла и куда ушла, я не заметил. И зачем отошёл тогда с Женей за угол?! А я даже имени её не знаю. Но верю, что случайных встреч не бывает и для чего-то она была нужна нам обоим. Пусть у ней всё обойдется благополучно.

* * *

Довелось наблюдать мне и одну очень нехорошую сцену и даже отчасти быть её участником.

Как уже говорилось выше, после приема у врача надо было обязательно брать талончик на следующее посещение поликлиники.

Одиннадцатый час, а очередь к регистратуре вытянулась аж за женский туалет, к кабинетам врачей и даже не в один ряд, особенная толчея у самых окошек. Я стоял ближе к противоположной стене около ряда стульев, на которых сидели тоже ожидающие.

К ближнему окошку быстрым шагом, раздвигая толпящихся, подошла средних лет дама с сильно растрепанной прической, блузка на бурно дышащей груди расстегнута ниже допустимого предела целомудрия, щеки в пожаре здорового румянца, казалось, она вырвалась из какой-то буйной давки.

— Пропустите, у меня очередь на прием подходит, — и с ходу стала втискиваться в гущу людей у окошка. Со стула недалеко от меня поднялась ухоженная пожилая, интеллигентная с виду, женщина и громко сказала неожиданно тонким для её комплекции голосом: «Не пускайте, много их тут всяких ходит и всем надо без очереди». Народ заволновался, но как-то неопределенно, просто загалдел, как сороки на заборе, однако нарушительницу не пропускали, а она настойчиво вдавливалась: «Да пропустите же, я два часа прождала, а карточки моей у врача нету».

Оппонентка от стула гнула свое: «Нечего, нечего, постоишь, ишь, шустрая какая выискалась. Все стоят и ты постой».

Тут я счел нужным вступиться за нарушительницу: «Позвольте же человеку взять карточку, а то очередь-то её пройдет.

Растрепанная дама всё таки прорвалась к самому оконцу, подала пропуск, медработница пошла за её карточкой.

Люди стали успокаиваться и лишь ухоженная интеллигентка не могла угомониться, продолжала стыдить бессовестную, по её словам, авантюристку. И вдруг тихий гомон толпы накрыл стальной голос: «Ты бы заткнулась, старая сука!» Меня словно обушком топора в лоб саданули. «Боже мой, это позволяет себе женщина!» Но если бы этим всё и закончилось. Не закончилось. Растрепанная еще сильнее, с карточкой в руке грубиянка выбралась из людской массы, подошла к обидчице и четко, явно для ушей всех присутствующих произнесла: «Я тебя, коза драная, дождусь на улице». Куда делась интеллигентная почтенная женщина, отвечала уже, презрительно смерив соперницу взглядом, злая, склонная к скандалам, базарная старуха: «Видала я таких, я те космы-то крашеные повыдираю».

На них обратили внимание, стали возмущаться, та, что моложе, коротко матюгнулась и гордо зашагала через толпу.

Куда же ты катишься, народ мой родной?! До какого скотства доходишь ты под гнетом частной собственности!?

Народ, не так давно живший с высоким духом, с прекрасной мечтой о счастье для всех людей на планете, погряз в болоте материальных устремлений, в заботах о чреве и удовольствиях. Нет будущего у такого народа. Горькое и страшно это осознавать, но такова реальность.

* * *

С Александром из Мариинска созванивался часто. Три недели они с матерью пробыли в реабилитационном центре, результата добиться не удалось, домой их отвёз племянник на собственной машине. С Сашей из Междуреченска общался несколько раз по телефону. У него тоже не всё в порядке — ходит с трудом, сидеть до сих пор практически не может. Собирается идти на консультацию к своему хирургу, когда тот приедет к ним в город в очередной раз.

А я вышел на работу, тружусь и вот написал о своих встречах и впечатлениях.

* * *

P.S. В конце осени подошел очередной отпуск и по путевке отправился в санаторий около Бердска, что под Новосибирском. Правда, это оказался не санаторий, а «курорт-отель», как написано в санаторно-курортных книжках, и даже на паласах на лестничных площадках. Да ладно, дарёному коню, как гласит народная мудрость, в зубы не заглядывают, тем более, под хвост.

Прописали мне массаж шеи и плеч или, на профессиональном языке, воротниковой зоны. Бородатый дядька мял меня, лежащего на кушетке, жестко, до боли. И после второго сеанса заболела поясница справа и правая нога под коленом. И меня объял тихий ужас — неужели опять всё повторится и пойдет насмарку отдых! Но терпел и хромал, боль на каком-то уровне стабилизировалось, подумал, может, утихнет.

В начале следующей недели пришёл к врачу, кстати, она не физиотерапевт, как должно быть, а кардиолог.

Один укол, который она назначила, мне поставили здесь же в медкорпусе, боль чуть пригасла, но не прошла. Назавтра иду снова, прошу назначить еще два до минимального курса, и выясняется, что один укол делают бесплатно, а следующие два надо или оплатить или отказаться от какой-либо процедуры.

Я отказался от трёх последних ингаляций и пошёл в процедурный кабинет по переходам и корпусам.

Коридор полон, сидят в основном старушки. Естественно, завёл с ними разговор. И вот что узнал. Бабульки вовсе не отдыхающие, как я сначала думал, они из окрестных сел и деревень, приезжают сюда на капельницы, у них-то позакрывали фельдшерские пункты или нет фельдшера, не едут из города.

А некоторые в очереди добрались из Бердска и даже Новосибирска (!) Потому что здесь ставят капельницы бесплатно, по муниципальной программе. Так что, старики-старушки, коль не желаете тратить свои скудненькие пенсии на платную медпомощь, то добирайтесь как хотите до курорта-отеля «Сосновка».

Но, может, оно и к лучшему, ещё ведь древние римляне сказали «дорога — это жизнь», вот и двигайтесь, дольше проживете.

И последний штришок.

Столик в столовой, который мы с соседом по палате облюбовали, частенько оказывался занятым чужими, не из отдыхающих. Из еды многое бывало уже съедено. Выяснил. Наш курорт-отель арендуется организаторами разных симпозиумов и курсов, собираются то бухгалтеры Новосибирска, то инженеры со всей Сибири, то еще кто-то.

Ну что ж, бизнес — есть бизнес, курорту выгодно, а на лишнюю суету для оздоравливающихся можно не обращать особого внимания. Но худа без добра не бывает, это точно.

Познакомился с интересными людьми из разных городов и обрел немало новых читателей.

09.12.2017г

В. Коняев