Из Сибири в Крым. По России!

Из Сибири в Крым. По России!

(заметки неравнодушного)

Не задумывалась – не загадывалась эта поездка и даже не мечталось о ней. Последние года два-три вынашивалась идея поехать в отпуске на Байкал, дело было почти решенное.

Однако события весны и начала лета нынешнего года изменили планы самым радикальным образом, ибо на Байкале думалось отдыхать, созерцать и наблюдать, а поездка в Крым предполагала совсем иное.

Крым вернулся в Отчий Дом!

Телевидение каждый день показывало картинки из Крыма и тем в немалой степени способствовало принятию решения поехать туда. К тому же счастливо совпало все: издание очередной книги, отпуск в конце июля и вдруг открывшаяся возможность посетить Севастополь. Эта мечта появилась в детстве, наверное, как у многих мальчишек Советского Союза. Жизнь нечасто располагает к осуществлению детских желаний и многие угасают с годами, придавленные житейской суетой. Так бы скорее всего случилось и с моей, но вот сложилось все и нельзя было не воспользоваться этим. К тому же, мною уже был вчерне написан материал об Украине и беседы с беженцами очень бы пригодились для более полного понимания проблемы. И в Черном море, которое когда-то называлось Русским, хотелось искупаться. Ко всему вышеизложенному самым естественным образом присовокупилось желание отвезти в библиотеки полуострова экземпляры своей новой книги, в порядке, так сказать, шефской помощи.

Итак, ранним утром двадцать восьмого числа июля месяца, очень увесисто нагруженный рюкзаком и двумя сумками, одной, большой, в руке, другой, поменее через плечо и с деньгами в пришитом изнутри к трусам кармане, автор вышел из дому.

Приличное, весьма и весьма, время не доводилось далеко и надолго уезжать, оттого и спалось ночью перед поездкой неважно, думки всякие одолевали, беспокойство перед неизвестностью, но страха не было. Некоторые знакомые спрашивали: «А ты не боишься ехать в Крым, там же Украина рядом, мало ли што может случиться?». Я им твердо отвечал, что еду по России, по родной стране, в родной Крым, и не боюсь никаких «правосеков».

Вагон плацкартный, явно не новый, советской еще постройки, из новшеств, на мой взгляд, только предохранительные стойки на вторых полках, да окна стали неоткрывные, лишь через два купе с форточками. Попал я прямиком в цветник – надо мной помещалась молодая женщина, Таня, она решила провести отпуск в гостях у подруги, полгода как сменившей холодную Сибирь на благодатный Краснодар, подруга к тому же подыскала Тане возможного кандидата в мужья. Вот и еще одна сибирячка готова покинуть свою малую родину. Печально, но факт – все больше жителей Новокузнецка уезжают в теплые края и вина в этом, я считаю, городских и областных властей. Они не создают условия для хорошей жизни своим гражданам, оттого и становится наш город депрессивным. Ведь и в самом деле, все последние годы у нас интенсивно строились лишь торгово-развлекательные и развлекательно-торговые центры.

Два других места, напротив, занимали сестры, Даша двенадцати лет и семнадцатилетняя Лера. Они навещали отца, оставшегося в Сибири, и возвращаются к матери в Краснодарский край. Родители пару лет назад разошлись, мать с детьми отбыла на юг, к своим родителям, ранее уехавшим, ныне дети гостили у отца. С Таней и Дашей добрые отношения наладились быстро, а Лера, видать, что-то в жизни уже понюхавшая гадкое, поначалу дичилась и больше спала или валялась на второй полке, оттаяла лишь во второй половине четырехсуточного пути.

В дороге люди, в основном, занимаются чревоугодием и беседами, вот и мы делали это же самое, да еще выходили на станциях поглазеть на новые места, при этом мне приходилось приглядывать за Дашей, непоседливой по характеру, она все время норовила куда-то сбегать и вполне могла отстать от поезда. Позже мне стали помогать в деле контроля за юной непоседой проводники Лена и Саша, с которыми наше купе как-то особенно сдружилось. Особо рады долгим остановкам были курильщики, дымили вдосталь, потому что во время длинных перегонов им приходилось удовлетворять свою страсть в межвагонном шатком и гремящем тамбурке, где под ногами страшно мелькали проносящиеся шпалы.

Быстро минули сутки. Пограничная станция Исилькуль, там в вагон раньше пограничников зашли «челноки» с объемистыми сумками, предлагали меха и ноутбуки, а продавцы местного коньяка, которых в вагон не пускали, снизу прямо на металлическую площадку ставили бутылки, некоторые пассажиры покупали. Перед этим в Барабинске местный люд выносил к поезду копченую и вяленую рыбу: жерех, пелядь и чехонь. Мы тоже купили и полакомились хорошей рыбой. Вспомнится в дальнейшем Барабинск со своими бабушками и молодайками, с дешевой рыбой и домашними пирожками.

Российские и казахские таможенники и пограничники несколько раз с суровым видом проходили по вагону, но никого не беспокоили. На мою полку, спросив разрешения, подсел плотный невысокий казах лет сорока с довеском, крупная голова его с короткой стрижкой в изрядной проседи. Пограничные и таможенные власти, как я понял по некоторым признакам, не вполне одобряли деятельность «челноков», оттого мужик и был немного напряжен. Он чего-то ожидал и все задвигал ногой под полку свою сумку. Завязался разговор, вначале малозначащий, о погоде, о природе, но постепенно перешли к более серьезным темам. Познакомились. Максим, живет в Казахстане, но учился и подолгу жил в разных регионах России. Закончил юридический факультет, работает юристом, женат, двое взрослых сыновей, один на Северном Урале, другой в Подмосковье. Зарплата небольшая, вот и приходится подрабатывать мелкой торговлишкой, чтобы помогать сыновьям. По взглядам Максим активно прорусский. Нашлись обоюдоинтересные темы, а когда выяснилось, что он довольно прилично начитан, разговор стал очень интересным. К нему несколько раз подходила высокая сутулая и скуластая женщина, видимо, напарница, которая ходила по вагону с большущей сумкой, и недовольно по-казахски ему высказывала, на что Максим коротко и резко отвечал ей, но не уходил. Так мы с ним и просидели часа полтора – два за беседой до самого Петропавловска, где опять начиналась российская территория. Я подарил ему по экземпляру предыдущей и последней книги. Благодарность его была неподдельно искренней, ведь не будет человек в неискренности махать двумя руками другому человеку, стоящему в тамбуре, до момента, когда его стало уже не видно. Максим обещал прислать письмецо на электронный адрес, буду ждать по приезду домой.

Одним из главнейших моих занятий было смотреть в окна, причем, не просто глазеть, а именно смотреть, наблюдать и все замечать. Я ехал по России и все вокруг было мне очень интересно.

Барабинские степи и северный Казахстан – плоские равнины с редкой всхолмленностью на горизонте и чудные озера, даже на вид мелкие, ибо не может быть глубокой вода, капнутая на раскрытую ладонь, но такие красивые в обрамленьи камыша и тростника, что просто мечталось погрузиться в их чистые спокойные воды.

Было только одно неудобство в моем созерцании окружающего мира – женщина на нижней боковой полке через проход постоянно завешивала простыней свое место, а значит, и часть окна даже днем, когда ложилась подремать или полежать, может, стеснялась своего вида во сне, а зря, вполне приятная женщина, правда, спящей без занавеси мне ее наблюдать не приходилось. Но это бы еще и терпимо, но она и сына своего, нет, скорее внука, возраст у ней на глаз трудноопределимый, но вероятнее всего, ей «сороковник» есть, а мальчишке лет двенадцать-тринадцать, так вот, она и его, располагающегося над ней, заставляла зашторивать верхнюю часть окна.

Мне приходилось смотреть в другие, дальше и ближе, обзор был уже не тот. Иногда, правда, она соблаговоляла откликнуться на мои просьбы и убирала простыню.

Проводники Саша и Лена, в строгой униформе,несли службу исправно каждый в свою смену, с десяти утра до десяти вечера, по два раза подметали и мыли пол в вагоне и обоих туалетах, перед большими станциями закрывали туалеты, выносили на перроны в определенных местах полиэтиленовые мешки с мусором, в общем, РЖД работала неплохо. Белье выдавали новое, в пакетах. Проводники еще подрабатывали продажей бутилированной воды, конфетами и сувенирами. С едой проблем не было, первые почти два дня я питался, точнее, мы с Таней и Дашей питались общим столом домашними запасами, да и из ресторана приносили стряпнину и минералку, цена которой больно кусалась. Не зря мне еще перед поездкой знающие люди советовали водой запастись заранее.

Чем дальше от Сибири, тем очевиднее стала выявляться одна интересная, но не очень приятная тенденция. Цены в привокзальных павильонах росли ощутимо. Если в родных сибирских краях мороженое на вокзале можно было купить за двадцать пять рублей, то в Поволжье оно стоило уже за полтинник, имеется в виду обычный пломбир в стаканчике.

Вот Вам, читатель, нагляднейший пример частнособственнических отношений. Главное – сорвать с едущего человека деньгу, он же привязан к поезду, купит, деваться ему некуда, он чаще всего отпускник, при деньгах. Дальше будет еще нагляднее.

Скрывать от своих попутчиц, что я человек пишущий, было бы неестественно и вскоре уже Таня читала мою новую книгу, а на третьи сутки и Лера, кстати, к моему удивлению, потому что она сама призналась в отвращении к литературе (оказалось только в ее наихудших образцах, навязываемых молодежи), прочитала в листах статью о русском языке, а потом начала и книгу.

Любой человек, любящий отечественную словесность и имеющий к ней некоторое отношение, обязан быть хоть немного просветителем. В конце пути пришлось и автору составить список рекомендуемых для чтения книг каждой из своих попутчиц, разумеется, с учетом возраста и примерно определенного уровня начитанности.

… Мы ехали по России! Замечательнейшие места, неповторимые в своей красоте. Степи и равнины Омской и Курганской областей, ближе к Уралу их сменили возвышенности и леса. Мы пересекали могучие реки, Обь и Иртыш. Леса Урала похожи на нашу тайгу, тут еще все близкое душе и глазам.

Взирая на бескрайние степи, поросшие травой и мелким кустарником, я думал о том, что пустует столько земли, которая могла бы родить хлеб и что, возможно, лет за двадцать пять назад здесь и растили хлеб, но за годы торжества либеральных идей в государстве пашня стала степью, заросла сорной травой.

Переезд, старые «жигули» стоят перед шлагбаумом. Кто там едет в них, по каким делам, как живет? Я никогда об этом не узнаю, но пусть водителю повезет в жизни, пусть в этот день ему сопутствует удача.

… Челябинск. Насколько можно судить из окна вагона, красивый город, большой и промышленный, видны заводские трубы и цеха. На привокзальных путях стоял эшелон танков. А дальше пошли изумительные уральские пейзажи. Особенно понравился Златоуст. Читал о нем много, а увидеть довелось впервые. Город раскинулся по склонам невысоких гор, поросших густым лесом, наш длинный поезд долго по дуге объезжал его. Дома в основном частные, лишь в центре и отдельными квартали высокие здания. Живописнейшее озеро прямо в центре города, кажется, улицы сбегают прямо в воду. А перед ним был Миасс, тоже хороший город.

Уральские горы возникали своими лесистыми отрогами то по одну сторону поезда, то по другую. Проехали Уфу, пересекли реку Белую. Уфа неповторима своим обликом даже из окна вагона и вокзальным перроном. За Уфой тополя стали вздымать свои ветви не раскидисто вширь, а вверх, климат менялся, мы ехали на юг.

Стало нарастать ожидание встречи с Волгой. Первый раз она поманила своим изящным широким изгибом задолго до Жигулевского моря, потом надолго скрылась, но ее присутствие где-то рядом ощущалось в природе и вот, наконец-то, предстала во всем своем великолепии. Широка, раздольна и родна по русской крови, по памяти предков.

Восторг!

Дачные поселки в самой пойме близ города Жигулевское море и удивленье, как люди не боятся разлива реки. Чистые сосновые леса на холмах. Восторг все нарастал и достиг апогея в Сызрани, где поезд двигался по дамбе, а потом по мосту, с одной стороны Волга, а с другой – Жигулевское море. Ширь, синева и парус на горизонте, там, где море сливалось с небом.

Да, воистину, это сердце России. Мне близка моя родная Томь, такая же родная Обь, но Волга вошла в сердце стремительно, со сладкой болью мгновенно почувствованной нераздельной принадлежности моего малого сердчишка к огромному сердцу Родины.

И в Жигулевском море и в Сызрани я выходил из поезда, общался с местным людом. Разговоры завязывались моментально, а когда собеседники узнавали, что я из Кузбасса, интерес заметно возрастал. Чувствовался в людях духовный подъем, все говорили о Крыме, были рады.

А вот Саратов остался в памяти горькой отметиной, хоть и старался себя убедить, что частный случай не есть повод плохо думать обо всех саратовцах.

Дело вот в чем. Каждый автор немного тщеславен и каждому автору приятно, когда его благодарят за подаренную книгу. Безусловно, и автор, пишущий сии строки, не есть исключение. Во всех больших городах, где поезд стоял минут тридцать, вот этот самый автор отходил подальше от вокзала и дарил жителям по одной — две книги, а заодно покупал беляши подешевле и газировку похолоднее. Классическое сочетание полезного с приятным. А потом, в вагоне, жуя беляш и запивая холодным лимонадом, ощущал с удовлетворением растекание бальзама расточенных мне благодарностей по всем сердечным закоулкам. Так вот и в Саратове автор, преизрядно отойдя от вокзального столпотворенья, четверым прохожим, среднего возраста, мужчинам и женщинам, предлагал книгу в подарок, при этом объясняя, кто он, откуда и с какой целью это делает, но все четверо смотрели на него, как на безумца и отговаривались нехваткой времени и вообще отсутствием привычки к чтению. Очень вероятно, у автора был слишком удрученный вид, когда он вернулся к вагону, потому что стоящая там с Дашей Таня участливого спросила: «Што с Вами, какая-то неприятность?». Выслушав объяснение, она была возмущена до крайности: «Вот это да! Вот это Саратов!». И пыталась успокоить: «Да Вы не переживайте, в Крыму будете дарить, там, я уверена, будут очень рады и благодарны Вам».

Лес за окном менялся – появились дубы, акации и тополя стали сплошь пирамидальными.

… В Волгоград поезд пришел в три часа ночи по-местному времени, проводник Саша разбудил меня, как и обещал. На перроне пусто и прохладно. Массивное и строгое здание вокзала подсвечено по фасаду. Здесь тоже мечтал побывать, хоть проездом, хоть лишь коснуться ногой земли великого Сталинграда. Мой дядя по матери, Александр, воевал на Сталинградском фронте, был ранен. Надеюсь, городу все же вернут имя, с которым он пережил самые горькие и самые счастливые моменты своей истории.

После Волгограда началась духота – юг дохнул жарко. За Уфой вдоль полотна железной дороги по обеим сторонам почти сплошь идут лесопосадки, акации и какие-то низкорослые колючие кустарники. Даль можно видеть лишь в разрывах меж ними, но бывают и длинные участки открытого пространства. Волга несколько раз еще показала себя и ушла за горизонт. Чем дальше на юг, тем больше обработанных полей, много посадок низкорослого подсолнечника, часты массивы виноградника. Но встречаются и заброшенные земли. Пшеницу здесь уже убрали, иногда долго тянутся вдоль пути поля с желтой стерней, поселки в мелких лощинах с обильной растительностью часты, рощи высоких деревьев с густой кроной тоже не редкость, но пейзаж однообразный, глазам скучно.

Близок конец пути. В Кореновске проводили Леру с Дашей. За эти дни стали почти родными. Вынес сумки девчонок на перрон, они обе повисли на моих плечах, целовали, мокрили щеки влагой своих глаз, к удивлению встречающих деда с бабкой. Мысленно пожелал сестрам счастья в жизни, ответно махал им рукой, оборачивающимся и вскидывающим вверх руки.

Как сложится жизнь этих милых девчушек, вертоголовой непоседухи Дашеньки и не по годам очерствевшей Леры? Старшая уже закончила один курс кондитерского училища или колледжа, но тяги к профессии в ней не заметно совершенно. Живут они явственно не в большом достатке, это было видно даже по питанию девчонок, состоящему, в основном, из пакетов с сушеной лапшой. Встретиться еще раз вряд ли доведется, хотя визитку им вручил и по экземпляру книги подарил, для родителей и Леры, но Дашенька обещала прочитать, когда подрастет.

… В Краснодар поезд втянулся к вечеру, рано наступающему на юге. Таню должен встретить соискатель на получение звания мужа. По длинным вечерним вагонным беседам с Таней, которые по степени откровенности близки к исповеди, автор имел уже некоторое представление об этом человеке, причем, негативное. Очно еще не знакомый с предполагаемой невестой, он уже ревновал и ставил определенные, смахивающие на деспотизм, условия. Всю дорогу каждые полчаса писал ей «эсэмески» и обижался на недостаточно быстрый ответ. Признак ревнивца, причем, быстро растущего в семейного тирана.

Таня высокая, светловолосая, с модной стрижкой «поднятой подковой» и светлоглазая, с хорошей фигурой и, что весьма удивительно при таких физических данных, неглупа, мастерица по части женских причесок и макияжа, что она продемонстрировала на Лере и Даше, работает поваром в хорошем ресторане в Новокузнецке, жизнь и быт налажен и вдруг срывается неведомо куда в поисках жениха! На мои доводы в пользу поиска хорошего парня в родных местах кисло улыбалась.

В сумерках краснодарский вокзал произвел хорошее впечатление, может быть, тем, что перрон выстлан плиткой, непривычно и радует глаз. Таня взяла вынесенный мною чемодан и пошла навстречу довольно высокому парню с яйцеобразной головой, всю левую щеку его темно фиолетило родимое пятно. Я непроизвольно сделал несколько шагов в их сторону, этого оказалось достаточно, чтобы даже в наступающих сумерках увидеть глаза парня. Так хотелось ошибиться, но в его зеркалах души очень явственно поблескивало торжество хищника, добравшегося, наконец, до желанной добычи.

Он взял чемодан, другой рукой обнял за плечо Таню (по-хозяйски, каков наглец!) и они пошли по перрону к теряющему четкость очертаний вокзалу. Жаль девку. Эх, где мои…, н-да-а, они далеко, уже и памятью трудно разглядеть, но мужская природа взбрыкнула.

Настроение испортилось, все мои попутчицы уже сошли и осталось только попытаться подремать, если удастся в непривычной духотище, время было, в Анапу прибываем около трех часов ночи.

Надо отдать должное организаторам, по единому билету все проходило гладко. В Анапе волонтеры прямо у вагонов объясняли, куда кому пройти. На привокзальной площади стояли комфортабельные автобусы и, хотя до указанного в билете времени отправления было более двух часов и я приготовился ждать, но ожидание оказалось намного короче, всего с полчаса. Полтора часа до порта Кавказ и последние километры справа тянулась нескончаемая очередь из частных автомобилей с включенными фарами.

Доброжелательные волонтеры в желтых куртках, полиция, военные, накопитель и вот мы по железным трапам зашли на паром. Народу уйма, все с грузом сумок и чемоданов, первая, самая длинная лестница на палубу – это эскалатор, но только вверх, вниз потом по ней люди тащили свои саквояжи самостоятельно, иные даже методом кантовки. Тяжело, но я все же втащил свои сумки и рюкзак на самую верхнюю палубу, хотелось увидеть оба моря, Черное и Азовское.

Светало, вправо и влево горизонт сливался с водой, а впереди была Керчь, Крым.

В Керчи глаза сразу отметили непривычность архитектуры, особенно на окраинах, даже проездом углядывались узкие улочки с кирпичными или саманными заборами. А за городом пошел такой калейдоскоп невиданных пейзажей по обеим сторонам, только успевать вертеть головой.

Маленькое поселение, домики из дикого камня, неведомые растения – повеяло восточной древностью. Следов времен Крымского ханства встречалось немало, но ведь эта земля была русской до татар, здесь было княжество Тмутаракань Древней Руси, где же его следы?

То горы каких-то диких очертаний, то степь, нечасты поселки, километры виноградников, но очень много брошенной земли или нераспаханной. Дорога узкая, асфальт тщательно заштопан местами, но уложен давно, выгорел чуть не до белизны.

Въехали в Феодосию, попетляли по нешироким улицам предместья и вдруг автобус подъехал к самому морю, повернул и долго легкая волна набегала на песчаный берег в двух метрах от шоссе. Было онемение!

На пароме все было немного не то – полусвет, берега пролива сдавливали водное пространство с двух сторон, а здесь необъятная ширь во весь ощутимо выгнутый горизонт.

На междугородном автовокзале многолюдье и людская толкотня. Рюкзак надоел своей тяжестью, сумки не менее того, а пригородная автостанция далеко, надо сначала пройти пару кварталов до остановки автобуса, а потом прилично ехать. Устал, не выспался, когда ел уже забыл и я сдался на уговоры таксиста за четыреста рублей довезти меня чуть не самого дома. На работе товарищ, у которого родня в Орджоникидзе, дал мне номер телефона своей тетки, я позвонил, договорился и поэтому ехал по конкретному адресу. Таксист оказался земляком, из Прокопьевска родом, но лет тридцать назад приехал к умирающему дядьке, да так и остался жить в завещанном доме.

Поселок прилепился на самом окончании мыса, на юго-западной его стороне из невысоких, очень своеобразных по форме лысых гор, на самой прибрежной полосе и крайними улочками взобрался на склоны. Но сначала иномарка взбиралась на перевал по крутой дороге серпантином, с которого и открылся коктебельский залив и поселок.

На конечной остановке, около навеса с лавочкой, прямо на асфальте стоят три стула, на них женщины, одна, самая толстая, позже я с ней познакомился, Женя, живо для ее комплекции подскочила к машине, как только я начал вытаскивать из багажника вещи.

— Комнату желаете или целую квартиру?

— Нет, я к знакомым.

— А шо так, а можа, у меня лучше будет, могу и еще варианты предложить.

— Да нет, спасибо.

— Фи, какой неуговорный.

Пока я доставал из сумки книгу и подписывал ее шоферу, она не отходила.

— А шо эт за книга? Я тоже хочу.

За меня ответил водитель.

— Это писатель из Сибири, мы с ним земляки, вот он мне и дарит.

— Так пусть и мне подарит, мы теперь тоже все земляки.

Засмеялась своей шутке. Таксист долго тряс мою руку в благодарность.

Я взвалил на плечи рюкзачище, одну сумку повесил на плечо, другую, большую взял в руку. Женя любопытна и разговорчива.

— А шо у тебя там такое тяжелое?

— Книги.

— Цэ все книги? Вы шо, продавать их здесь будете? А можа, Вам покупателей надо, так я пошукаю?

— Спасибо, не надо.

Не отставала.

— Так, можа, все же ко мне?

Я отшутился, да, видно, не совсем удачно, она поскучнела лицом и вернулась к своему стулу, водрузила на лицо темные очки.

Идти оказалось совсем недалеко – за остановкой вверх и вправо неширокий асфальт дороги, с десяток метров по ней, потом вправо к пятиэтажке по дорожке из бетонных плиток, опять направо бетонная стена, на нее ведет витая лестница, полувисячая и с перильцами, дворик, подъезд дома вроде нашей хрущевки, но чем-то трудноуловимым не такого, звонок в дверь на втором этаже и на пороге полноватая бабушка в синем теплом халате с короткой седой стрижкой и железным ртом в улыбке. Прибыл.

…Начало отдыха омрачилось одним неприятным открытием. Еще дорогой мои искушенные в мобильных телефонах попутчицы нашли хороший тариф для звонков на дальние расстояния и в поезде я вовсю им пользовался.

Так вот, вечером первого дня, накупавшись досыта, захотел пообщаться с друзьями-товарищами. Включил телефон и увидел вверху экрана появившееся слово «Kievstar», а когда набрал цифры, механический голос выдал по-хохляцки: «Вы не правильно набрали номер».

Почему-то только номер телефона жены оказался правильно набранным, но за трехминутный разговор с нее и с меня «Киевстар» содрал очень немалые деньги. Позже в Феодосии, будучи там для посещения музея Грина и галереи Айвазовского, я нашел этот «Киевстар» и мне нормальные русские ребята объяснили, что вышки этого «Стара» поддерживают сотовую связь в Крыму и ничего пока с этим не поделаешь. Кстати, там же, в Феодосии я видел длиннющие очереди за российскими «симками» МТС, который, пока единственный зашел в Крым. Так что, невольно я обогащал украинских олигархов, когда нечасто общался с супругой.

Незабываемо первое купание в Черном море. Набережная длинной пологой дугой охватывает часть Коктебельской бухты. Вдали тьма народу, там, где песок, а в самом ее начале от чугунного ограждения косо вниз уходят бетонные плиты и заканчиваются невысоким приступком, омываемым набегающей волной. Бетонные же плиты набережной ограничены справа двухметровой стенкой, сложенной из разноразмерных кусков песчаника, выше стенки, за сетчатым заборчиком двухэтажные отели. Понравилось это место своим относительным малолюдством и близостью от дома. Одежду, весьма не обременительную, можно повесить на оградку, если лавочки, стоящие у стенки, бывали заняты, что многие и делали. Потом выяснилось, что местные жители именно здесь предпочитают купаться, потому что из-за скалы на самом окончании мыса сюда заходило холодное теченье, оно охлаждало в самую жару воду в море до приятной прохлады и очищало ее.

Позже я по достоинству оценил это место, искупавшись в Коктебеле, где прибой приносил водоросли и мутил воду, а также на песчаном пляже, где вода тоже не отличалась прозрачностью.

Где-то со второй недели я стал приходить на это место к семи утра, чтобы пообщаться с компанией местных выпивох, которые именно в этот ранний час собирались здесь для первого возлияния и омовения. Но сначала я познакомился с Геной. На отдыхе люди общительны, может, конечно, не все, но я-то приехал не только купаться и загорать, но и беседовать с людьми.

Ближе к вечеру я шел с пляжа, по пути слева легкая конструкция без передней стены, магазинчик такой с необходимым набором продуктов и пивом в розлив, а ближе, у торцовой стенки на площадке два пластмассовых столика при паре стульев каждый. За одним сидел в одиночестве плотный мужичок в седой шкиперской бородке и усах, в шортах и майке с короткими рукавами. Он немного хмелен и в печали от нехватки выпивки, это заметно. Подсел к нему, вызвал на разговор, он отвечал односложно и вяловато. Невозможно снять пенсию со счета, банкомат не выдаёт. Это сейчас проблема в Крыму. Но когда я купил у продавца Оли, девушке из Джанкоя, приехавшей подработать, без выходных по четырнадцать часов в день, чтобы оплачивать свою учебу, пару бокалов пива и вяленой тараньки, разговор пошел веселее. Он еще более оживился, когда Гена узнал, что я из самой Западной Сибири, из Новокузнецка.

Позднее я сделал еще одно интересное открытие. Не все мои собеседники в Крыму и в дороге знали, где находится Кузбасс и Кемерово, не все даже и слышали о таких местах, но абсолютно все слышали о Новокузнецке. Но это так, к слову.

Гена капитан второго ранга в отставке, в молодости, во время службы в Советской Армии, ему довелось повоевать в Сирии протии Израиля. Мы потом встречались неоднократно и я все пытался понять, почему он пьет и живет одним днем, как трава при дороге, он постоянно отшучивался, а при последнем разговоре, вдруг посерьезнев, сказал: «Знаешь, друг, я после флота чем только не занимался: и торговал, и строил, а потом мне стало скушно, просто неохота стало жить, вот я алкоголем и возбуждаю себя к жизни». Гена мне и посоветовал, очень настойчиво, когда я сказал, что собираюсь съездить в Севастополь, побывать на 35-ой береговой батарее. Он учился в военно-морском училище Севастополя, это город его юности.

Но перво-наперво, поскольку, это было ближе, надо было навестить дачу Волошина, автор пишет «навестить» вовсе не по ошибке, ибо считает, что все сделанное руками человека с любовью одушевляет предметы материального мира и они живы, пока нужны людям.

Гена мне и про Юру подсказал, мол, есть один человек, занимается морским извозом, катерочек у него имеется.

Юру нашел в самом конце культурного пляжа, где песочек и шезлонги, а на набережной всевозможные развлечения и пресыщения, у небольшого причала, там качался его катерок. Высокий, мускулистый и дочерна загорелый, в красной кепочке с длинным козырьком, он выслушал мое пожелание морем добраться до Коктебеля и предложил отвезти меня на автомашине, морская прогулка туда-сюда обойдется мне в тысячу рублей, а поездка сушей всего в пятисотку, да и волна в заливе разыгралась, будет болтать.

Я согласился, не откладывая и поехали, «семерка» Юры стояла чуть повыше набережной, в первом проулке. Юра ехал так быстро по узкой, совсем не прямой дороге, мы еще и разговаривали, что я толком не успел ничего дорогой разглядеть, да и ехать-то было минут пятнадцать-двадцать, и вот мы уже в центре курортного городка, люди толпами снуют в разные стороны. Юра получил двести пятьдесят рублей, пообещал вернуться ровно через два часа, умчался.

Наручные часы показывали начало двенадцатого часа, но жара уже стояла знатная. Широкий проспект, чуть заметно спускающийся к набережной, заставлен лотками продавцов сувениров, фруктов, а также столиками комнато… и квартиросдатчиков, для проезда автомобилей оставался минимум места, они двигались осторожно по плиткам, покрывающим и проезжую часть. Я оглянулся, чтобы запомнить место встречи, ага, недостроенный отель с балконом как раз и будет мне ориентиром, сюда я должен вернуться ровно через два часа.

Дача Волошина стоит прямо у набережной, это старинный двухэтажный особняк, еще и с мансардой наверху, огороженный чугунной оградой , внутри ограды много деревьев, клумбы, дорожки и одноэтажное здание в глубине, при входе сторожка с кассой.

Не отношу себя к почитателям творчества Максимилиана Волошина, а вот его деятельность по созданию санатория для русских литераторов и дальнейшая на посту директора этого санатория, безусловно, заслуживает благодарной памяти каждого русского человека. Там запах русской литературы! На втором этаже конторка, за которой работал А.Н.Толстой, возможно, здесь он творил «Хождение по мукам». Там запах великой русской литературы. Ах, как задушевно мы поговорили с работницей музей, назовем ее Лиля, в прохладе и тиши библиотеки Волошина, благо, народу немного, да и совсем почти нету. Народ весь на «пляжу».

Книги свои автор, конечно же, подарил, и в научную библиотеку, и в музей, для чего пришлось пройти во флигель, там кабинет директора музея.

Обратным путем заглянул в книжный павильончик на набережной, куда заходил, идя на дачу, хозяина так и не удалось увидеть, пришлось отдать книги продавцу соседнего павильона, приглядывающего за товарами в отсутствие хозяина.

Чувство голода, не гложущего изнутри, нет, просто отдыхающий человек очень легко отдается всем своим прихотям, даже легкому чувству, вроде «я че-нибудь бы съел», вот оно и заставило приглядеться к правой стороне набережной, а слева было море. Тем более, задачу поставленную себе еще дома, выполнил в полном объеме, значит, заслужил шашлычок. А вот, кстати, и шашлычник, смуглый, как обугленный, короткостриженный немолодой мужчина, крепкий, как кабан-секач и с выпяченной нижней губой, на нем белый халат будто театральный костюм. На табличке над мангалом написано «шашлык» неровными буквами, а ниже и правее «100 руб.».

Заказал, хозяин попросил меня, пока готовится блюдо, подняться в кафе, это две ступеньки за его спиной и оградка. Сел за столик под акацией, подошла девушка, заказал бутылку лимонада.

Кафе – сплошной навес над барными стойками и углублениями в виде небольших залов с музыкальными автоматами, весь пол выложен коричневатой плиткой. Подошла официантка, я успел отпить из бокала налитый лимонад.

— С Вас девяносто шесть рублей.

— Однако, милая моя барышня, у Вас он, што, на женьшене настоян!?

Она не соизволила ответить, полуотвернувшись махнула по столу салфеткой. Сдачу со ста рублей она так и не принесла, хотя я несколько раз выразительно пытался на нее посмотреть, просто взгляд моментально уводила. Народу и здесь не было, я был единственным посетителем, народ греет животы на пляже, сюда он повалит вечером. Шашлык тоже оказался в два раза дороже, как объяснил мне хозяин мангала «Сто это за сто, а два сто за два сто» и выразительно показал короткими волосатыми пальцами цифру два, больше похожую на римскую V (5). Но лимонад был холодный, а шашлык сочный и с обильной зеленью, так что, ешь, пей и будь доволен.

Юра подъехал точно в назначенное время, я видел, стоя у недостроенного отеля, как он спешил, обгоняя тихоходные автомобили. Молодец, обязательный человек.

Следующая поездка, главная, в Севастополь.

Много позднее, вспоминая потрясшее меня путешествие и анализируя все перипетии поездки, я предельно ясно осознал, что меня оберегали, направляли и вели с четко поставленной задачей «иди, смотри и впитывай, сколько вместишь».

Впрочем, судить Вам, читатель, по моему рассказу.

… Первый автобус из Орджоникидзе отходит в шесть тридцать утра, но очередь на него занимают заранее, поэтому пришел на остановку в шесть пятнадцать, еще не совсем рассвело, опять за спиной рюкзак, в нем полсотни книг, на плече малая сумка с необходимым в дороге.

Шустрый черно-белый котенок скрашивал ожидание, он все норовил залезть на красивую сумку семейной пары с девочкой-подростком, женщина сердито шикала на него и брезгливо босоножкой отгоняла неугомонника. Подошел желтый «Бычок», небольшой автобус на базе «ЗИЛа» или «Газа», таких в Сибири видеть не доводилось. Народ степенно, согласно очередности, занимал места, вошли все, еще и дорогой добирали до полной набитости. Непонятно тогда, зачем занимать очередь, разве только, чтобы угнездить задницу на сиденье, а езды-то всего минут двацать.

В Феодосии на междугороднем автовокзале столпотворенье у касс – там нам удачи не видать. Надо действовать по-другому, как когда-то в молодости, при подобных обстоятельствах.

Водитель около автобуса, идущего в Симферополь, курит.

— Шеф, возьмешь без билета?

По вмиг оживившему лицу шофера ясно видно, что он рад такому предложению.

— На стульчике в проходе поедешь?

— Да я хоть на крыше поеду.

Улыбка у мужика шикарно широкая.

— Молоток. Тогда иди вон к тому киоску, через десять минут подъеду.

У киоска ко мне присоединились две женщины, с одной, дородной, лет 35, успел перекинуться несколькими фразами. Из-под Донецка она, едет в Ялту, но почему таким маршрутом? На мои вопросы о военных действиях в Донецкой области, о ее отношении к бандеровцам, отвечала мутновато, увилисто, а потом вообще отвернулась и закурила. Водитель подъехал через пятнадцать минут, показал стопку пластмассовых стульев в хвосте автобуса, мы быстренько их разобрали и уселись. Донецкая целиноправленно поставила свой стул подальше от меня, видимо, я становлюсь назойлив в своем стремленье вызвать людей на разговор.

Очень своеобразна природа Крыма – узкая прямая дорога то идет по степи, тогда обзор сужается придорожными посадками, то вдруг по обеим сторонам вздымаются отроги гор причудливых очертаний, а вот въехали в густой лиственный лес, предположительно, из лип, дубов, платанов и акций, потом долго тянутся виноградники, очень быстрая смена ландшафтов.

Полтора часа до столицы Крыма и на неудобном сиденье пролетели быстро. Симферополь город большой, шумный и суетливый, конечно, на взгляд проезжего.

Таксист довез меня до монументального здания республиканской библиотеки имени Ивана Франко и уехал. А библиотека закрыта, зря я дергал ручку высокой массивной двери. Сидевшая на лавочке неподалеку девушка объяснила, что этот корпус закрыт, а новый не близко отсюда, она примерно объяснила, как до него добраться. Тащился по жаре с поклажей, спрашивал встречных, пересек по мосту мелкую мутную речку в бетонных берегах. Прошел мимо меджлиса, а потом пришлось вернуться назад, повернуть у речки и вот она, республиканская библиотека, в глубине двора. Встретили очень хорошо, подарил по десять экземпляров обоих книг с учетом филиалов и несколько визиток. Книги им присылают и привозят, недавно из Москвы привезли целую библиотеку русской классики, но моим тоже рады. Я для них представитель далекого мира – Сибири. Поговорили немного, библиотекари еще не волне счастья от возвращения на Родину, в Россию, ждут больших перемен, причем, только хороших. За годы украинства они натерпелись особо, как носители русской культуры, русского языка.

Вышел с радостью душевной от общения с хорошими людьми и физической — от облегчения плечам. На автовокзал добирался на двух маршрутках. Подхожу к площади, заставленной автобусами и сразу навстречу лысоватый жизнерадостный мужик с нездоровой, гипертонической краснотой щек, в джинсовой куртке, а жара уж распалилась вовсю.

— Куда едем?

— В Севастополь?

— Тогда со мной на «Газели», идет?

— Сколько стоит?

— Двести пятьдесят?

— А в рейсовом автобусе?

— Сто пятьдесят.

— Лады.

А ведь соврал мне лысоватый наш водила, билет до Севастополя на рейсовом автобусе стоит девяносто рублей, на обратном пути убедился. Ну да бог с ним, главное, домчал за час нас, восьмерых пассажиров, с ветерком.

Севастополь! Вот и довелось своими глазами увидеть город Русской Славы! Дышать его воздухом, ступать по его земле! Довелось.

На автовокзале вездесущие таксисты наперебой навяливали свои дачи для постоя, показывали цветные фото хоромов за тыщу в сутки, мне пока не до этого, у меня первейшая задача — найти городскую библиотеку.

Мне подсказали подняться по эстакаде и там сесть на троллейбус, который довезет меня до библиотеки. Дорога зигзагами поднимается на горку, становится видно часть грузового порта, собственно город начинается вверху.

Сначала мне встретилась детская городская , а взрослая, центральная, через дорогу от нее, внушительных размеров белое здание. И здесь было много искренних слов благодарности, короткая, но душевная встреча с милыми женщинами, одна из них вышла проводить меня на ступени входа.

Вот теперь в самый раз подумать о делах материальных – о крыше над головой на предстоящую ночь, время-то уже послеобеденное. Кто-то мне говорил о бабушках на вокзале, сдающих комнаты. Сориентировавшись, я от Дома моряков напрямки спустился почти прямо к вокзалу и автовокзалу, они рядом, точнее, к эстакаде, у которой садился на троллейбус.

Из бабушек в наличие была одна, невысоконькая, с короткими седыми прямыми волосами, темное лицо в очках и в морщинистой улыбке. Она беседовала с девушкой. Девица договаривалась заехать через два-три дня, а я желал бы прямо сейчас. Пятьсот рублей в сутки — цена приемлемая и мы с уставшей Тимофеевной опять вскарабкались на эстакаду и зашагали по тротуару вдоль дороги, по дуге огибая вокзалы, к подножью Красной Горки, где стоял дом моей хозяйки.

От подошвы Красной Горки наверх ходит «Газель», тридцать первого маршрута, четырнадцать рублей «с носа» за проезд. Постояли, народу набилось под завязку, тронулись, нам до конечной.

Дорога в асфальте, старом, покрытом паутиной трещин, но в рабочем состоянии и поднимается крутыми поворотами, вдоль нее кирпичные и саманные домики, каменных палат не видно, значит, народ живет небогатый, небольшие участки, фруктовые деревья, виноградник везде. Дом Тимофеевны вполне приличный, из кирпича, за железными воротами зеленого цвета с калиткой. Мое пристанище в глубине весьма невеликого участка, сотки три, не больше, саманная побеленная постройка, в первой половине койка, стол с посудой и газовая плита, а баллон за углом, загорожен поставленным стоймя листом шифера, во второй комнате две койки вдоль стен, посередине тумбочка с телевизором.

С позволения хозяйки я принял душ в кабинке, пристроенной сбоку к дому, потом мы попили с ней чайку и я отправился в город. Мне хотелось побывать во Владимирском Соборе, где покоятся наши великие флотоводцы и совершить водное путешествие по севастопольской бухте. Вниз, к конечной остановке, спустился напрямки, от недостроенного двухэтажного дома круто по камням, ниже вилась тропка в колючем пыльном кустарнике и вышел на асфальтированную улицу, очень неширокую, двум машинам впритирку можно разъехаться, но по левой стороне, тоже асфальтированная, пешеходная дорожка. Я только ступил на дорожку, как сзади меня окликнули.

— Дядька, а дядька.

Оглянулся, метрах в пяти от меня у дверцы в кирпичном заборе сидел толстый губастый парень, голый до пояса и манил меня, сгибая и разгибая указательный палец. Я подошел, он сидел на земле, рядом круто вниз уходили бетонные ступеньки, больше ничего не видно, дверца закрывает.

У парня ощутимая безуминка в темных глазах.

— Дядька, а ты знаешь, што меня обижают?

— Кто же это?

— Да все, я вот хочу морожено, а мне денег не дают. Ты же добрый, дай мне денег.

— Сколько же тебе надо?

— У-у, мне много надо, но дай хоть на морожено.

В мелком кармане моих легких пятнистых штанов была мелочь, рублей 30-40, выгреб ее и ссыпал в широкую, сложенную ковшиком, ладонь. Полное загорелое лицо не изменило выражение внутренней сосредоточенности, а вот мясистые губы шевельнулись в легкой кривизне. Ответил парень очень серьезно: «Спасибочки, добрый дядька, я тебя вовек не забуду». Мне стало даже неудобно и я буркнул: «Ладно, чего там, счастливо оставаться». У поворота оглянулся, парень так же сидел у открытой дверцы в заборе.

На ближайшей местности я уже ориентировался и потому легко дошел до той остановки, где садился в первую поездку. Наверху, в городе, вышел тоже на той же остановке, но пошел в другую сторону наобум, просто шел по любимому с детства городу. Бульвары, покрытые плиткой и камнем, убегающие вниз улочки, обсаженные каштанами, уже роняющими широкие узорчатые листья. В сердце тихий восторг.

Сквер и вправо идущая уступами вверх невиданной ранее ширины лестница с гладким темным камнем ступеней, они манили ступить на них и подниматься, подниматься. Я ступил, отдаваясь желанию и интуитивному чувству правильности своего решения. Наверху спросил у встречного пожилого мужчины, как мне пройти к Владимирскому Собору. Я шел верно. Слева в отдаленье за легкой оградой белое здание штаба Черноморского Флота, видны проходящие морские офицеры в ослепительно белой форме. А мне влево и еще вверх, пересек улочку, сплошь покрытую булыжником, посередине ее пара трамвайных рельсов, между которыми уложен тоже булыжник, но не гладкий, а зазубренный, будто расколотый и подогнанный вровень. Вошел в парк, в центре которого скульптурная композиция – огромная статуя Ленина, а по четырем углам фигуры рабочих и красногвардейцев. Лавочки в сухих листьях каштанов, аллеи, тишина, людей вокруг нет.

Прямо за парком, еще немного повыше Владимирский собор за строгой чугунной оградой. Но он закрыт, высокая двустворчатая деревянная дверь не поддавалась моей руке и никого вокруг. Поклонился святому Владимиру и великим нашим адмиралам, постоял в благоговейном молчании. Вернулся в парк, посидел на лавочке, на душе умиротворение и легкий ветерок шуршит сухими каштановыми листьями.

Я прошел прямо вниз от памятника и опять увидел перед собой нечто вроде бульвара, ступенчато ниспадающего куда-то к зданиям, потому что назвать лестницей подобное не поворачивается язык.

Наверное, где-то посередине произошла встреча с моряками. Они поднимались навстречу, их было трое, все высокие и подтянутые, в ослепительной белой форме, о чем-то беседовали и улыбались, у двоих в руках коричневые папки. Что-то меня заставило обратиться к ним, властное и непререкаемое.

— Здравствуйте, товарищи моряки.

Они остановились, я подошел к ним совсем близко.

— Здравствуйте, — ответили почти одновременно.

— Я впервые в Севастополе, приехал из Кузбасса, из Новокузнецка.

— О, издалека. Ну и как там у вас жизнь?, — спросил ближе всех стоящий, с папкой.

— У нас нормально, живем, работаем, я приехал поддержать вас. Мы вас любим и никому больше не отдадим.

То, что произошло дальше, как раскаленным железом выжигается в памяти — навечно. У моряков, у всех троих глаза заблестели слезой, они обступили меня, жали руку, обнимали, говорили взволнованно.

— Спасибо Вам!

— Огромное Вам спасибо!

— Дорогой Вы наш человек!

У меня в горле забулькало влажно.

— Это Вам спасибо за верность Родине, за Вашу любовь к отчизне.

И они, и я потом долго оглядывались и приветственно поднимали руки.

Какая замечательная встреча! Счастливая встреча!

Спустился до самого подножья сопки и неожиданно оказался на набережной. Остановился, пооглядывался, думая, куда пойти дальше. Ко мне подошел полный парнишка с темным пушком на верхней губе и вежливо спросил.

— Не желаете совершить морскую прогулку по Севастопольской бухте?

Я оглянулся, оказывается, совсем рядом покачивался деревянный катерок с навесом от солнца и дождя. Паренек, думая, что я сомневаюсь, продолжил.

— Всего за пятьсот рублей вы посетите все бухты, а потом совершите незабываемое плаванье по большой Севастопольской бухте, увидите крейсер Москва и много других кораблей.

Ну, конечно же, я желаю, я просто мечтаю совершить это путешествие!

Оно действительно оказалось очень интересным, а капитан, средних лет сухощавый и светлоусый, не казенно-заученно, а с ясно видимой любовью к родному городу рассказывал нам, десятку пассажиров, об истории того или иного места, мимо которого мы проплывали, в том числе и об графской пристани, и о судне, взятом еще у немцев в счет реквизиции.

Когда высаживались, я пожал капитану руку и поблагодарил за прекрасное путешествие, капитан растрогано шевелил усами.

Дабы не плутать, день-то уже клонился к вечеру, я обратным путем вернулся в парк, откуда начал подниматься к Владимирскому собору. Недалеко от городской библиотеки зашел пообедать в полуподвальное заведение, под названием, кажется, «Бараночка». Молодые официанты в одежде, немного стилизованной под русскую старину, вежливы и обходительны. Помещение состоит из двух залов, в нем прохладно и тихо. Особо есть не хотелось, жара и я целый день пил ледяную газировку местного производства, вкусную, и квас, торговые точки с напитками стоят друг от друга буквально через десяток метров. Принесли заказанные вареники с творогом в глиняном горшочке и высокий бокал томатного сока, приготовленно отменно. Легкий обед обошелся в полторы сотни рублей. Сдачу милая улыбчивая барышня положила на столик в маленькой плетеной шкатулочке. В ответ на мой вопрос: «Шкатулка мне в подарок?», заулыбалась еще шире и посмотрела на меня, как любящая мама на несмышлёного сына, задающего глупые вопросы. «Нет, просто у нас так принято». Жаль, красивая вещица.

Усталость сказывалась и обратно на Красную горку решил подняться на автобусе. Вроде бы запоминал дорогу, особенно от конечной остановки, а вот саму остановку не запомнил. Пришлось проехать еще один круг, зато познакомился с шофером, пожилым худым мужчиной в очках. Сергей, отставной военный, он не уточнил, в каком роде войск служил, на пенсии, работает у частника водителем маршрутки.

Все годы после разрушения Советского Союза, когда показывали по телевидению сюжеты из Севастополя я, как и большинство, надеюсь, моих сограждан, с болью в душе смотрел их, смотрел, как пытаются вытравить русский дух из города, где каждый камень пропитался русской кровью! И вот я в Севастополе. Как же мне не выразить жителям его свою любовь, свою поддержку! Сергей снял очки, они в каплях влаги и влажны его глаза. Автобус стоял на конечной остановке – просто на щебенистой улице около могучей акации. Мы вдвоём, я рядом с ним в кабине. Рука Сергея, легшая на мою, подрагивала. «А мы и жили вашей поддержкой, верили, что Родина не бросит нас. Знаете, Виктор, я запомню Ваши слова и сыновьям своим расскажу».

И автор запомнит севастопольские встречи на весь остаток своей земной жизни.

Читатель, я делюсь с Вами любовью, которой был согрет в Севастополе, чтобы и вам стало чуточку теплее от этой любви.

… Вечером сварил на газовой плите купленные по пути пельмени, а потом мы сидели с Тимофеевной у стола под навесом, пили чай и беседовали.

Комары в Севастополе, пожалуй, свирепее сибирских, пришлось прятаться от них под простыней в духоте крымской ночи и маленькой комнаты, спалось оттого неважно, к тому же начинал побаливать в левой челюсти троичный нерв, застуженный зимой, подлеченный, а здесь, в сквозняках общественного транспорта снова раздраженный.

Другим днем у меня намечено поехать на 35-ю береговую батарею.

… Выехал довольно рано, часов в девять, хотелось успеть до самой жары осмотреть мемориал, а добираться нужно долго, за город и на двух автобусах.

На небе ни облачка, как и все дни в Крыму. Первый маршрут мне уже отчасти знаком, а дальше пошли новые места. Рядом со мной, у окна сидела молодая светловолосая женщина в белой легкой кофточке. Конечно же, я крутил головой во все стороны, она и спросила: «Вы приезжий?». Я ответил, откуда приехал. Разговорились. Зовут ее Мила и она очень мила. Полноватое лицо с большими серыми глазами не портили легкие припухлости в подглазьях, а все потому, что в серых глазах светилась теплота, она излучалась и топила ледок недоверия к незнакомому человеку, настраивала на ответную теплоту. Когда я сказал ей слова поддержки, ее глаза быстро и полно налились слезами, она их не замечала и не вытирала, слезы скапывали и тут же набегали новые, а она смотрела на меня и тихо, как будто только самой себе говорила: «Боже мой, в Сибири люди думают о нас, переживают за нас! Боже мой».

Потом она спохватилась, достала белый платок из сумочки и прикладывала его к щекам, словно небрежный ученик промокашку к чернильным кляксам в тетрадке. Я рассказал Миле, что привез в городскую библиотеку свои книги в подарок, вручил ей визитку. Она смотрела на меня с изумлением. И проехала две лишние остановки, чтобы показать на местности, где мне надобно садиться на нужный автобус.

Я уже зашел в автобус, а она все повторяла: «Спасибо Вам за встречу, я сегодня же зайду в библиотеку, я обязательно прочитаю Ваши книги и напишу Вам».

Случайных встреч не бывает – это абсолютно точно и встреча с Милой была необходима нам обоим.

От конечной остановки до музея историко-мемориального комплекса героическим защитникам Севастополя «35-я береговая батарея» идти с полкилометра. Сначала по обочине шоссе, через дорогу за «колючкой» воинская часть, строй солдат с автоматами, командир что-то объясняет, недалеко от них БТР без колес с открытыми люками. Жара уже ощутима, от проносящихся автомобилей накатывает горячая волна. Шоссе идет плавно вниз, потом вверх, налево открываются сооружения за бетонной невысокой оградой. Свернув с шоссе туда, пошел по белой-белой пыльной дороге, а последний кусок пути пришлось брести по заросшей колючим кустарником краснопочвенной тропке. Ближе всех, вне ограды необычное здание, нечто вроде поставленного стоймя цилиндра, издалека так оно смотрится. При входе в музей киоск, там выдают бесплатные экскурсионные билеты. Очередная экскурсия уже набралась, меня не взяли и я пошел по наземным памятным местам. Весь комплекс расположен на крутом обрыве, далеко внизу бухта Казачья. Вдоль обрыва в полуметре от края, чугунная ограда, в двух местах прерываемая гранитными брустверами с высеченными номерами воинских частей, защищавших батарею. Внутри периметра остались вещественные свидетельства боев: немецкий танк в полной внешней сохранности, зенитное орудие, около него молодая пара с мальчиком, который крутил ручку подъема ствола, пулемет «Максим», обвалившиеся окопы. Часа полтора ходил я по позициям защитников батареи. На душе печаль. Вспомнил своего деда по матери, не доехавшего до фронта летом 41-го года, эшелон разбомбили немецкие бомбардировщики и разметало деда на кусочки в Брянских лесах. Вспомнил дядьев своих, Александра и Ивана, один дошел до Варшавы, а другой добивал Японию на Дальнем Востоке.

Когда вернулся к месту сбора экскурсий, опять едва не опоздал к началу, но уговорил пожилую женщину и она выдала мне экскурсионный билет.

Вершины двух холмов соединены бетонным… нет, лучше сказать – расстояние между двумя холмами залито бетоном трехметровой толщины, посередине мощная, метров восьми в ширину, опора, по сторонам от нее два прямоугольных входа, оказывается, это для исхода взрывной волны. Отсюда начинается экскурсия. Дальше только бетон, вглубь сопки на многие сотни метров. Металлическая дверь, охранник и здесь уже сама батарея. За дверью открылось большое помещение, в нем прохладно, на левой от входа стене фотографии бойцов и командиров, вдоль стен в высоких ящиках под стеклом личные вещи защитников, остатки оружия и амуниции. У одной стены лежит противотанковое ружье. Дальше мы попали в лазарет, лежат брезентовые носилки, сумка санитара. Много фотографий, и военных лет, и послевоенного времени. Узкие переходы, за ограждением полузаваленные помещения, снаряд в месте смыкания свода с полом. Освещение не очень яркое. По короткому широкому проходу вышли под свод небес, в бывшую орудийную башню, это большая окружность, по краям гигантские глыбы бетона, вырванные из монолита мощным взрывом, они огромны, в несколько человеческих ростов, подходить к ним нельзя, нагромождены неустойчиво.

Здесь находилась 2-я орудийная башня, бойцы взорвали ее 3 июля 1942 года, когда немцы уже занимали батарею. Она смолкла, ее орудия снарядами весом около пятиста килограмм больше не смогут накрывать вражеские корабли в море и не будут взрывать технику врага в Инкермане, в сорока километрах от Севастополя.

А дальше мы пошли вглубь правой патерны, подземного бетонированного прохода, все ниже. Воздух становился влажнее и его не хватало, стесняло дыханье. Спустились по узкой витой лестнице и очутились в длинном помещении, здесь в войну располагалась установка по очистке воздуха. Система вентиляционных труб, какие-то пузатые бочонки, проход не более полуметра, на влажном бетонном полу деревянные решетки, справа тоже узкое возвышение, на нем металлические кровати для раненых, летом 42-го они стояли в проходе. Еще тесные переходы, мрачный тоннель и мы вышли на площадку в виде балкона, с ажурной чугунной оградкой. Внизу круто скалы, острозубые и темные, падают в море, до него метров около двухсот. Слева над площадкой нависает белая рыхлая глыба. Площадка сделана недавно, летом сорок второго где-то рядом был пробит узкий проход, через который оставшиеся защитники батареи в ночь с 3 на 4 июля пытались спастись, а немцы сверху расстреливали их. Наш катер не мог подойти к берегу ближе 400 метров, раненым, истощенным бойцам надо было в темноте спуститься с кручи и доплыть до катера, очень и очень многие не добрались. Увиденное и услышанное пробирает до внутреннего озноба, потому что воссоздать мысленно картину трагедии гарнизона в таком месте очень легко. Вот это были люди!

Назад все возвращались молча, ушибленные и оглушенные нашим великим и горьким прошлым. В подземных казематах батареи мы пропитались войной!

А на поверхности нас ожидало, пожалуй, самое впечатляющее. Мы вошли в то самое необычное здание, вне комплекса – это Пантеон памяти.

Очень высокая деревянная дверь открывает узкие проходы вокруг внутреннего помещения, но они не сквозные, вкруговую пройти нельзя, посередине стена, наверное, для того, чтобы человек прошел туда и обратно, потому что по обеим стенам прохода до самого верха, до задирания головы предельно, черные ряды фамилий на бело подсвеченном фоне. Тридцать две тысячи погибших защитников батареи, тех, кого удалось опознать. Тишина, фамилии, фамилии, черные ряды на белом. В ряду на букву «К» нашел трех однофамильцев. Тихо открылась дверь во внутреннее пространство, мы вошли во мрак, за вошедшими дверь плотно закрыли, черная тьма, сверху исходит узкий луч света, на полу он разворачивается в белый конус, в центре гвоздика, лежит, как раненая. За душу берущая музыка. Вдруг по всему круговому периметру из тьмы выплыли кадры хроники: разбитая немецкая техника, окопы, поврежденные взрывами, орудийные позиции и белые склоны сопок. Кадры идут сплошь, создавая цельную панораму боя. Выше из мрака внезапно возникли яркие точки звездочек, сначала редкие, но постепенно над полем боя замерцало звездами ночное небо. Вот одна звездочка тихо угасла, а на ее месте из мрака возникло прекрасное лицо молодого красноармейца в пилотке, вот другая уступила место облику улыбающегося советского офицера в фуражке, и вот уже вместо звезд на темном небе лица десятков погибших героев. Затем они по одному уходят в вечность, а на их месте возгорают язычки пламени, мятущиеся огоньки, беспокоящие души смотрящих. Трепещущие язычки тоже угасают, и дивная музыка! Открываются противоположные двустворчатые двери, выходим. Потрясение! Катарсис!

Сердце в слезах.

Идем обратно по узкому проходу к месту начала экскурсии. Гид, немолодая худая женщина, по моей просьбе проводила меня в административный корпус к директору музея. Уже весьма преклонных лет, сын офицера, погибшего на батарее, но бодрый седовласый мужчина высокого роста в строгом темном костюме был неподдельно растроган, когда я выразил свою огромную благодарность за возможность все это увидеть, впитать в свое сердце, вместить в память. Подписал и подарил музею книги.

Говорят, Чалый очень много сделал для восстановления 35-ой батареи. Земной ему поклон за дела добрые.

Я шел к остановке автобуса, опять по красноземельной тропке и по белой-белой дороге. А потрясение не отпускало, оно подпалило мое сердце и теперь ему так и жить с подпалинами. Это нельзя разбавлять ничем, нельзя накладывать новые впечатления, решил возвращаться в Орджоникидзе.

Сергей довез меня до вершины, на конечной остановке я выходил один. Я сказал ему, что уезжаю, он очень просил меня не идти пешком, а дождаться его, обязательно дождаться, хотел меня проводить.

Тимофеевна дома, хотя говорила, что пойдет на вокзал искать постояльцев. Сварил на дорогу остатки пельменей, поел, попили чаю с хозяйкой. Прощаясь, расцеловались, она всплакнула легко, по-старчески: «Остался б еще на денек, а, Виктор?». Вышел на соседнюю улицу, куда должна подъехать «Газель», курсирующая по 31-му маршруту. Солнцепек, акация неважно защищает от зноя. Минут через десять подъехал Сергей. Вдвоем мы спустились до нижней конечной остановки. Подарил Сергею книги с автографом, обнялись, будто знакомы и дружны давно. У обоих глаза предательски увлажнились.

— Побыли бы еще денёк? Я б закончил работу, пригласил Вас в гости, посидели, поговорили?

— Нет, спасибо, Сергей, ехать надо.

— Ну, счастья Вам в жизни.

— И Вам тоже.

— Я буду Вас вспоминать.

— И я Вас не забуду.

Недолго я был в Севастополе и встречи мои были недолги, а след в душе оставили неизгладимый. И слов высоких не было сказано, а чувствовал я в севастопольцах, с которыми довелось повстречаться, любовь к своему прекрасному и великому городу и любовь к Отечеству. И это меня с ними роднило сильнее крови.

Храни Вас всех Господь: Сергея, Тимофеевну, Милу, библиотекарей и работников музея 35-ой береговой батареи, всех, с кем свела судьба за эти два дня.

… Из обратной дороги до Симферополя почему-то запомнился один штришок. Билетов, как всегда, в продаже уже не было, точнее, я даже не пытался купить билет, а ждать долго времени у меня не находилось. Я ехал опять полузайцем, а места свободные были и после Инкермана, где нам с молодой жгучей брюнеткой, тоже «полузайчихой» пришлось загодя выйти по просьбе водителя, а зайти уже за автостанцией, я прошел в самый конец автобуса. Впереди справа спал, развалясь сразу на двух сиденьях, средних лет очень смуглый широкоскулый мужик. Спал он примерно полдороги, минут сорок пять, потом поднялся и весь оставшийся путь чистил свой нос левой рукой, причем, попеременно всеми пальцами, пытался даже мизинцем, а иной раз норовил сунуть туда два пальца сразу. Пошурует в носу, вытрет руку о занавеску оконную или об накидку впереди стоящего сиденья, поглазеет в окно и ну опять шуровать в ноздрях. Когда я проходил мимо него, не обратил внимания на его нос, а сейчас он сидел ко мне спиной, иногда поворачивая голову чуть вбок и я думал, какой же у него должен быть выдающийся носяра., если для его очистки требуется столько времени и усилий. Автобус подъезжал к автовокзалу Симферополя, мужик встал и повернулся. У него большие красивые глаза, немного навыкате и орлиный нос нормального размера, значит, просто дурная привычка.

Выехав из Севастополя около четырех часов дня, в восемь вечера я уже звонил в дверь бабы Маши.

* * *

На пляже я познакомился с местной дамой, полнотелой и общительной, они с мамой тоже по утрам купаются в море, бабуля еще вполне бодра и далеко заплывает, а мы с дочерью беседовали в морской воде. Она, по моей просьбе, созвонилась с председателем русской общины Орджоникидзе еще до моей поездки в Крым и дала мой номер телефона, вот на второй день после приезда он мне и позвонил. Община арендует помещение из нескольких комнат на первом этаже жилой пятиэтажки. Существует на пожертвования, еще и помогает Донбассу, при мне зашел пенсионер и отсчитал новенькими купюрами двенадцать тысяч рублей для жителей Новороссии, объяснил, что получил пенсию за несколько месяцев, сам он ветеран и знает, что такое война. Руководитель общины бывший военный высокий полноватый мужчина. Рассказывал мне о деятельности организации, особенно в период, предшествующий референдуму и сразу после него. Кое-что я уже слышал от бабы Маши и Геннадия, но узнал и много нового. Тогда, весной, обстановка была очень напряженная, русская община организовывала дружины для охраны общественного порядка, потому что существовала угроза провокаций со стороны крымских татар, подстрекаемых из Украины. Примечателен в этой связи один очень интересный факт, который отмечался всеми рассказчиками. Перед референдумом, дней за несколько, местные выпивохи вдруг разом образумились, перестали пить и стояли в ночных дозорах вокруг поселка наравне с непьющими гражданами. А местные жители кормили их. Это было настоящее единение народа.

Меня интересовало дальнейшее направление работы русской общины. Крым вернулся в Россию и если раньше, когда Крым был украинским, русская община поддерживала в людях русский дух, то теперь, ввиду воссоединения Крыма с Родиной, не свернет ли община по инерции и не очень задумываясь о последствиях, на путь русского национализма, на выпячивание русскости в многонациональном Крыму. Руководитель был удивлен моим вопросом, мне даже показалось, что он был ему неприятен. Но все же довольно убедительно постарался рассеять мои опасения.

Побывал и в поселковой библиотеке, очень приличная для небольшого поселка. К этому времени мне уже довелось посетить и республиканскую в Симферополе и городскую в Севастополе, много беседовать с работницами, смотреть и, естественно, сравнивать с библиотеками родного города. Увы, но сравнение явно не в пользу Новокузнецка. Дело не в насыщенности оргтехникой или внешнего вида библиотек, хотя и это все важно, дело в другом — в отношении властей к библиотекам и людей к книгам.

В Севастополе к книгам относятся трепетно и чувствуется забота городской власти во всем. Крыма еще не коснулся ни федеральный закон, ни «дорожная карта» правительства РФ, согласно которым взрослые библиотечные фонды объединяются с детскими и библиотеки обязаны зарабатывать деньги. Как?! Можно организовывать детские хороводы, можно устраивать театр книги, можно на улице зазывать молодежь поиграть на компьютере, главное, что 30% от заработанного идет на оплату труда библиотекарям!!! А что, если очень не богатым хранительницам человеческой мысли захочется побольше получить к зарплате! Тогда можно устроить платную дискотеку в библиотеке, можно начать продавать пиво, много чего можно, было б желание и отсутствие нравственного тормоза!

Автор считает, что правительство РФ в своем стремлении все перевести на рыночные отношения убивает отечественную культуру. Скоро это коснется и Крыма.

… На денек выбрался в Феодосию. Сходил в музей Грина и в картинную галерею Айвазовского. Городская библиотека недалеко от автовокзала. Но у нее в этот день выходной, а это была пятница. Однако на мой долгий звонок все же вышла средних лет женщина в очках и это оказалась сама директриса. Мы с ней поговорили прямо у двери, я подарил книги, выслушал благодарности. Она предложила через недельку организовать встречу с читателями, но не гарантировала большого количества людей ввиду летнего отпускного времени, да и мое отпускное время не позволяло уже.

Побродил по Феодосии. Город понравился, красивый, чистый, не только в центре, но и в небольших улочках, куда забредал, любуясь непривычным колоритом южного русского города. Здесь часто применяют плитку для мощения не только пешеходных тротуаров, но даже и проезжей части. И уловил, наконец, одну особенность городов Крыма, которая вроде бы и не особо скрыта, но и не сразу заметна. Везде поддерживается порядок и чистота, но все ветшает и потихоньку сыпется, капитального ремонта давно не проводилось, этакая уютная, опрятная бедность, вроде стоптанных, расползающихся по швам ботинок, но начищенных до блеска.

На обратном пути к автовокзалу, который служил для меня отправной точкой в моих прогулках, в каком-то парке я присел на скамейку отдышаться и передохнуть в тени деревьев. Рядом сидели двое худощавых парней, они курили, стряхивая пепел на скамейку. Я первый начал разговор. Парни из Донбасса. По разговору образованные, особенно ближайший ко мне, в светлой майке и шортах, с длинным интеллигентным лицом. Я, как обычно, нелестно отозвался о киевских властях и ожидал поддержки. Но ближний собеседник ответил как-то неопределенно, причем, в его неопределенности проскальзывала нотка и осуждения ополченцев. Меня это задело, и я высказался более жестко, вызывая его на откровенность. Он очень витиевато, словно специально утаивая смысл за нагромождением словесных оборотов, высказался о том, что ополченцы прячутся среди мирных жителей. Тут уже с моей стороны сдержанность кончилась и я прямо спросил, за кого они. Парень снова начал наводить тень на плетень, говоря, что они против войны, против любого насилия. Эта речь уже напоминала выступления наших либералов, которые за словесной шелухой прячут свою ненависть к России, я его перебил, сказав, что на Украину пришел нацизм и они своим вилянием помогают ему, поэтому дождутся и своей пули. Парнишка вскинулся, вытянулся на лавочке и даже стал немного заикаться. Его последняя тирада прямо была направлена против ополченцев, он обвинял их в обстреле собственных городов и в убийстве мирных жителей.

Моя левая рука сгребла его за ворот майки, телом я развернулся к нему для более точного удара и я уже выцеливал на длинном лице место, куда направлю кулак: «Ах, ты, сучонок».

— Викто-оор!

Близко и оглушительно. Ко мне шел Леха, попутчик от самого Новокузнецка, широченный и высоченный детина с раскинутыми руками.

Я как-то непроизвольно разжал кулак и пальцы мои на майке худого парнишки ослабли, он резким движением освободился, они оба быстро встали и торопливо, почти бегом, пошли влево.

Леха подошел.

— Че тут у вас? Ты бить, што-ли, собрался хлопца?

Я рассказал ему вкратце суть нашего разговора. У Лехи лицо пошло пятнами.

— Может, догоним? Я б ему тоже врезал.

Мы пооглядывались, но тех и след простыл.

— Ну, ладно, хрен с ними. А я тебя по твоим штанам узнал. Как ты, как отдыхается?

Алексей с женой и дочкой остановились в Феодосии, но не очень довольны. Пляж далеко, народу много и цены кусаются. Я предложил ему приехать в Орджоникидзе, посмотреть, время у них еще есть, может, переедут туда. Подошли его жена с дочкой четырех-пяти лет. Поговорили, расстались с неохотой, почти как родня.

… Доконал меня троичный нерв и после двух бессонных ночей, в субботу пришлось пойти в местную поликлинику.

Двухэтажное ветшающее здание недалеко от набережной и рядом с высоким недостроенным корпусом гостиницы, единственной стройкой в поселке. По словам местных жителей, стройку начала обладательница державной украинской косы, а сейчас это имущество прихватили какие-то питерские бизнесмены. Стройка стоит, летом здесь ничего не строят, дабы не мешать отдыхающим. На втором этаже меня приняла семейный врач Анна Владимировна, молодая, русоволосая и с очень обаятельной улыбкой. Выслушала, выписала лекарство и попросила прийти в понедельник проверить ухо и зубы, дабы исключить ошибку в диагнозе. Я пришел в понедельник, проверил все, что было предписано, зубы и ухо оказались в порядке, а нерв я уже начал лечить и было некоторое облегчение. Никто никаких документов с меня не потребовал, а когда узнавали, откуда я, все становились в наивысшей степени любезны. Народу в понедельник было побольше, но не битком, оборудование в поликлинике устаревшее, однако в исправном состоянии.

На морскую прогулку по Коктебельской бухте удалось попасть только с третьего раза – то народу мало набиралось, то волна большая мешала.

Катерок негромко тарахтел, везя нас по дуге, повторяющей изгибы берега. Проплыли рядом с островком, не выступающим над водой, на котором стоял актер Андрей Миронов в фильме «Бриллиантовая рука», а от островка шла подводная отмель, по которой он шагал за мальчишкой. На горе видна одинокая могила Волошина. Подплывали к горе Кара-Даг, за ней знаменитые Золотые ворота – скала с отверстием посередине, бросали монетки. Катерок вывез нас в открытое море, заглушил мотор, наш гид, молодой веселый парень, предложил всем умеющим плавать порезвиться в волнах. Плаваю я с детства хорошо, однако, в реках, поэтому было страшновато, но когда молодая, с очень хорошей фигурой, девица, сидящая впереди, грациозно пройдя по катеру до кормы, спустилась по дюралевой лестнице и из воды помахала рукой, вроде чуть насмешливо, мне стало стыдно и я последовал за ней. Впечатление необычное и потрясающее! Море ласково держало меня, покачивая, будто успокаивая. Расхрабрившись, я потом нырял с борта катера.

Обратно мы плыли встречь небольшой волне, солнце было сзади и слева. И тут мне довелось наблюдать настоящее чудо. Между водной поверхностью и носом катера несколько раз появлялась радуга. Она была невелика по размеру, но полноцветна и являла себя в момент, когда нос катера рассекал набегавшую волну и в воздух поднимались брызги.

… Беженцев на разговоры я вызывал постоянно, а их в Орджоникидзе немало, но не все склонны были делиться драмой своей жизни с первым встречным, иные были неискренни, а некоторые просто неприятны. Людей можно понять – у них рухнула привычная, устоявшаяся жизнь, впереди неизвестность, это очень сильно напрягает и люди становятся раздражительны.

… Молодая, с чувственным лицом, женщина обратила на себя внимание одинокостью, какой-то даже отстраненностью от окружающих. Она и в море купалась в стороне от компаний, и на берегу отходила подальше от лестницы и ближних лавочек, стояла, опершись на перила чугунной ограды. Я тоже частенько купался один, иной раз просто хотелось побыть наедине с собой, помолчать и понаблюдать. Вот я за ней и наблюдал, часа через полтора она вышла из моря, вдела ноги в шлепанцы и в купальнике начала подниматься по лестнице в разрыве плитняковой стены к гостиничному коттеджу. Значит, не местная, возможно, беженка, захотелось пообщаться. Это было перед обедом. Я вернулся на пляж часов в пять, женщина была здесь, купалась, я узнал ее по прическе, тугому узлу черных волос, заколотому высоко на макушке. Подплыл к ней и исподволь, замечаниями по погоде и о природе завязал беседу. Точно, она из Украины, как раз из Донецка, сюда приехала с мужем и сыном еще в самом начале боевых действий. Выходит, люди не бедные, раз живут здесь уже месяца полтора-два, даже если им оплачивают проживание.

Я, уже озленный теми хохлятами в Феодосии, прямо спросил ее, за кого она и почему ее муж здесь, а не воюет за Родину свою. Она пунцово вспыхнула от моей докучливости: «Да шо вы мэнэ пытаэтэ?», и заговорила запальчиво, об ополченцах, скрывающихся среди мирных жителей, опять та же песня. Я пытался объяснить ей, что если ополченцы выйдут в чистое поле, то очень быстро будут расстреляны авиацией и раздолбаны артиллерией, а города, из которых они выйдут, тут же займут «правосеки». Мои слова, что об стенку горох. Виноваты ополченцы, из-за них бизнес понес ущерб, из-за них пришлось уехать. Я прямо спросил, она что, хочет победы киевской хунте. Забегали темные очи, оттененные еще и длинными ресницами. Да им все равно, кто победит, лишь бы перестали стрелять, вернуться бы в свою квартиру и восстановить бизнес.

Я гневно воскликнул: «Вы што, не понимаете, это же фашизм идет!? Если он победит, то вам , когда вернетесь, вместо квартиры и бизнеса кишки намотают на штыки. Некуда вам будет возвращаться! Неужели до Вас не доходит это!?»

Не доходило. Она равнодушно отвернулась, не желая продолжать разговор.

Но он получил продолжение с неожиданной стороны, от черной короткостриженной головы, подплывшей со стороны моря. Голова заговорила:

— Дяденька, Вы правы, а она — нет. Я их видел, ну, тех, которые из «правого сектора».

— А где ты живешь?

Он назвал городок близ Донецка.

— Они к нам ночью пришли, трое в черной одежде, с автоматами. Один, похоже, обкуренный, зашел ко мне в комнату, я лежал на койке, он наставил на меня автомат и нажал на курок, да че — то у него там не сработало, он плюнул на пол и сказал: «Ладно, живи, щенок». Они утащили из дому холодильник, просто вытащили шнур из розетки, двое взяли и вынесли.

Владелец головы подплыл близко ко мне, это полный молодой совсем парнишка. А моя прежняя собеседница наоборот, отплывала от нас к берегу.

— А отец твой где?

— Он инвалид, у него одного глаза нет, сам он воевать против этих гадов не может, а меня осенью могут забрать в ихнюю армию, вот меня батя сюда и отправил.

Глаза у парня злые.

— Я обязательно вернусь домой, я буду убивать этих гадов. У меня одноклассника пьяный бандеровец застрелил, когда тот пытался вступиться за свою сестру.

Парня, видно, захлестнули воспоминания, он окунул свою большую голову в воду, потрёс потом ею и широкими махами поплыл к берегу. Вот такой вышел разговор посреди водных процедур. К сожаленью, ни эту женщину, ни парнишку я больше не встретил, а вскоре и уехал.

Немало было у меня бесед с беженцами, чаще все же с беженками, мужчины очень неохотно шли на разговоры. Я считаю, что у них все же совесть допекала за то, что спрятались среди своих баб и ребятишек, вместо того, чтобы с оружием в руках отстаивать свою землю. Эти беседы безусловно помогли мне написать нечто вроде очерка об Украине

 ***

Какой же русский не любит быстрой езды? Всякий любит. А какой же русский не любит Гоголя? Всенепременно всякий, если он прочитал в детстве или юности «Вечера на хуторе…», «Сорочинская ярмарка», «Вий», «Тарас Бульба» или смотрел советские кинофильмы по этим произведениям. Потому что Николай Васильевич мощью своего таланта влюбил всю Россию в жителей Малороссии: работящих и леноватых, щедрых и скуповатых, суеверных и набожных, лукавых и выпивох. Он показал их хохляцкое своеобразие, но вместе с тем четко обозначил кровное единство Малороссии со всем безбрежным русским миром. Как позже другой Мастер, Михаил Александрович Шолохов, заставил весь Советский Союз сопереживать донским казакам, но и показал неотделимость казачества от России. Ведь еще свежи были в памяти многих события Гражданской войны, в начале которой область Всевеликого Войска Донского объявляла себя независимым государством и даже не русским (!), а потом хлебнула полной мерой кровушки за это – за предательство сущности своей.

В том-то и величие наших классиков, что они через жизнь и судьбу какой-нибудь сопливой Глашки или чумазого Гришки, через их становление как личностей, через их страдания, через их смех и слезы раскрывают читателям судьбы целых поколений и государств.

… Так и жила Малороссия, нежась в любви необъятной Россиюшки, вместе со всей империей, будучи родной среди родных, как и Русь Белая, и как Брянщина со Смоленщиной, да и как Сибирь с Востоком самым Дальним.

Семнадцатый год стал моментом истины для всего человечества, но для России особо, ибо она в наиболее полной степени встала пред самым страшным искушением – свободой.

И встали все народы ее, и племена, и встал каждый человек. Можно было не подчиняться власти, потому что она была слаба, не соблюдать законы и отвергнуть нормы морали. Можно было все! Даже отвергнуть образ Божий, совлекая при этом с себя образ человеческий и возревнуя об образе зверином. В такие моменты Истории проявляется истинная суть человека, вовлеченного в грандиозные события, суть в обычной жизни запрятанная глубоко, и человек встает на сторону Добра или зла, того, к чему у него было влечение и к чему он неосознанно подготавливался всею предыдущей жизнью.

Исторические вихри выносят на вершину власти людей всяких, но чаще пассионарных, ищущих вихревые потоки истории, а дальше они сами начинают творить Историю, творить в соответствии со своими представлениями о Добре и зле, при мощном искушении мнимой свободой. Однако при всей своей пассионарности они все же творят в направлении, угодном группам людей, вознесшим их на гребень волны.

… Уже в июне 17-го Керенский подписал протокол о признании Генерального Секретариата Центральной Рады Украины, то есть Россия в лице Временного правительства признавала национальную автономию своей единокровной Малороссии. И ведь все прекрасно понимали, что это первый шаг к независимости от русской империи.

Сразу с этого и понеслась Украина по ухабам и колдобинам истории вскачь, взбрыкивая и лягаясь, как коза, которой сунули уголек в подхвостье. Пожалуй, неплохой образ нечаянно свалившейся свободы неподготовленному существу или сообществу, такая свобода может довести и до беды, как ту козу, которая от боли в нежном месте свалилась с обрыва в реку и едва не утопла, зато уголек потух и в голове прояснилось.

Читатель, заметьте, с 17 года самоназванье российской провинции Малороссии меняется и кардинально, она уже не милая Окрáйна и не Укрáйна, а какая-то надменная Украина. Даже простая смена ударения изменила смысл понятия – это был акт отталкивания от России. Потом, через семь десятков лет появятся древние укры, от которых и произошло все остальное человечество. От запаха парной крови помутившийся разумом юный национализм бредоватости таких заявлений не замечает, тем более он сам является бредом нездорового сознания.

… Такой чехарды правительств и правителей не видела ни одна часть российской империи за всю Гражданскую войну. Раду сменил гетман Скоропадский, однако, одновременно с Радой и объявленной ею Украинской Народной Республикой (УНР) существовала УНР советская, с центром в Харькове. Перед своим падением Рада успела, 25 января 1918 года, объявить полную независимость УНР от России и поучаствовать в Брестских переговорах, где заключила сепаратный мир с Германией и договор с ней подписала, по которому немцы обязывались помочь Украине изгнать большевиков. Но вероломные немцы сменили Раду на своего ставленника Скоропадского. Потом была Директория, из которой вырос Петлюра. Петлюра сформировал целые полки сечевиков, чистых украинцев и они воевали за «вильну» Украину. А еще был батька Махно, кстати, очень популярный среди зажиточных хуторян Малороссии, с его вольницей, очень напоминающей войско Запорожской Сечи и с идеями об украинстве.

Получается, уже воспиталось целое поколение людей, видящих свою судьбу раздельной с Россией. Сбылось предсказанье П.Н.Дурново, в его знаменитой записке «Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров». Благоприятные условия создали война и революция.

А вот откуда возник зародыш, кто его породил и с какими целями?

Попытаемся ответить на этот наиглавнейший вопрос, а ответив на него, можно выстроить правильную линию поведения.

Взглянем вглубь истории той земли, которая ныне называется Украина. Была Киевская Русь, но в 1240 году монголы взяли Киев и государство единое кончилось. Разошлись пути ветвей одного народа навеки! в 1245 году Даниил Романович князь Волынско-Галицкий принял от папы корону в обмен на сдачу православия в унию. Червленая Русь, ушла из веры православной, увели её. Через 80 лет она освободилась от власти монголов и подпала под власть Польши, отныне русские стали для галичан, как и для поляков, схизматиками, хуже язычников. Не сразу это случилось, конечно же, годы должны были пройти, смениться поколения, но главное было сделано- Червлёную Русь оторвали от Русского мира. Оторвали!? А почему Русь Белую не оторвали, хотя ещё как рвали? А может, была гнильца в душах галичан, не вопреки воле всего народа так поступил Даниил Романович, поддержали же его очень многие. Было сопротивление принятию унии, причем очень сильное, но все же, все же!

Если вера созвучна душе человеческой, если она ложится на душу, как песня, то её потом не выскребешь железом, не выжжешь огнём. Россия веками отстаивала своё православие мечом, жила с ним и мужала.

Армянский народ сколько веков, да уже два тысячелетия сохраняет христианство в непрестанной борьбе с иноверцами. А Галиция приняла унию! Почему? Причин много, да все они так ли важны, нет, важны, ведь они формировали характер народа, его нравственную основу.

Киев после освобождения от монголов вместе с прилегающими землями вошёл в Великое Княжество Литовское, бывшее составной частью Речи Посполитой. И веками жил в польско-русском мире. Каждый народ на протяжении своей истории вырабатывал какие-то типические черты характера, приобретал и специфические пороки, называемые родовым грехом, которые накапливались в генофонде и передавались потомкам. Вероятно, от поляков нынешние украинцы унаследовали непостоянство, ну и, конечно же, знаменитый польский гонор (это когда в брюхе щёлк, а на брюхе-шелк). Ну а Запорожская Сечь за два с половиной века существования разве не накопила своих родовых грехов и не передала их по наследству? И накопила, и передала.

Проституция бывает не только физическая или политическая, она бывает всякая, ибо это может быть и чертой характера, и даже формой существования человека или сообщества человеков.

Сечь частенько служила тому, кто готов был больше заплатить в конкретный момент, она воевала и за интересы Польши, и во славу турецкого султана, не гнушалась брать золото от крымских ханов и от московских царей. Эта родовая черта, непостоянство, присутствует в характере малороссов, как в ветви народа русского, когда они живут наособицу и часто отсутствует у украинца, когда он живет среди русских.

…В XV веке начала собираться Россия как государство нового, пассионарного суперэтноса, но без Киева и без земель древнерусских. Позже они вернулись в лоно единого народа, в результате русско-польских и русско-турецких войн, но одновременно шёл и процесс заселения беглым людом одичалых земель левобережья Днепра до самой Тавриды, где, как паук в засаде, сидел крымский хан.

Пожалуй, до самого начала XIX века пенно бурлил и метался в водоворотах юго-западный залив моря русского мира. Там из преобладающих струй славянских, но и немецких, греческих, турецких и татарских формировался южнорусский поток, там выпевался южнорусский говор, наверное, самый сочный и напевный и всех русских наречий, говоров и диалектов. Это из него позже заинтересованные люди попытаются вычленить и сконструировать украинский язык. Сразу и без обиняков автор смеет сказать, что подобная попытка не удалась и никогда не удастся — не было и нет украинского языка, а есть со временем сильно обогатившийся и изменившийся диалект русского языка жителей Малороссии.

Для рождения полноценного, самостоятельного языка, обслуживающего все сферы жизни народа, сначала должен родиться сам народ, он должен пройти все стадии становления, его элита должна сформировать мировоззрение и свою культуру, самобытную, не опирающуюся на родственную, более мощную и жизнестойкую. Народ и язык рождаются или путём длительной эволюции, или в борьбе, в резком противостоянии с врагами.

…В XIX веке Европа уже пыталась внести раскол в русский мир и некоторые плоды были. Из книги писателя Г.П. Данилевского «Знакомство с Гоголем», визит Данилевского и профессора Московского университета О.М Бодянского к Николаю Васильевичу. «А Шевченко?»- спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос секунду помолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный аист. «Как вы его находите?»- повторил Бодянский. «Хорошо, что и говорить,- ответил Гоголь,- только не обидьтесь, друг мой… вы-его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления… «. «Но зачем вы примешиваете личную судьбу? — с неудовольствием возразил Бодянский,-это постороннее… Скажите о таланте, о его поэзии…». «Дёгтя много,- не громко, но прямо проговорил Гоголь,-и даже прибавлю, дегтя больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык…» Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, сказал он,-надо стремиться к поддержке и упрочению одного владычного языка всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов(!), украинцев и сербов должна быть единая святыня-язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансального поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!». «Да какой же это Жасмен?»- крикнул Бодянский. «Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сам малоросс!». «Нам, малороссам и русским нужна одна поэзия спокойная и сильная,- продолжал Гоголь, останавливаясь у конторки и опираясь на нее спиной,- нетленная поэзия правды добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника, мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы, но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения чуждые истинному таланту, они все ещё дожёвывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс- это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицом Того, кто дал нам вечное человеческое слово«. (Выделено автором, В. Коняевым)

Какой высоты духа и разума предстает перед читателями наш Николай Васильевич и какими мелкими, с местечковой гордыней, являются Тарас Шевченко и его апологет Бодянский, профессор Московского университета, между прочим, в котором учились представители многих славянских народов. Вот и проявил себя шляхетский гонор, унаследованный от совместного с Польшей прошлого. Взлелеянная в лоне великорусского народа Малороссия начала являть свою гордыню, её интеллектуальная элита, получившая образование в русских университетах, готовила ментальный разрыв с Россией. Она превозносила свое, якобы сохраненное русское первородство, идущее из Киевской Руси и внушала восприятие остальное России, как людей второго сорта, смешавших славянскую кровь с финно-угорской. При более полном знакомстве с творчеством Т. Шевченко он предстает настоящим отцом украинского национализма.

… В конце XIX века Германия и Австро-Венгрия в Галиции и на Волыни усиленно готовили из украинцев ненавистников всего русского.
Вот все это и стало причиной того, что Украина, едва почуяла слабость России, попыталась стать самостоятельной державой, отгородиться от России, зажить в своем уютном мирке.

Однако большевики не собирались разбазаривать великое государство, они дали свободу лишь тем, кто, собственно, и не принадлежал к русскому суперэтносу и явно тяготел к Западу всей своей культурой, хотя и состоялся, кроме Польши, как народ или нация в составе России: Польши, Финляндии, Прибалтике. Это не грозило распадом России, а вот распря или делёж внутри русского мира были чреваты неприятностями для всей русской ойкумены, поэтому сепаратизм был задавлен в зародышевом состоянии.

Сейчас многие обвиняют большевиков в том, что они в двадцатые годы искусственно взращивали украинство в искусственно созданной Украине. В те бесшабашные годы кто только и что только не пытался взращивать. Главное, что выросло, а что погнило на корню. К началу Отечественной войны в стране уже реально существовал единый советский народ и если бы не война, то все эти бандеры и мельники ушли бы тихо в небытие, не было у них на Украине широкой социальной базы.

Базу им создало присоединение Западной Украины к СССР и поддержка немцев с началом войны. Вот тогда малороссийский национализм и разгорелся кровавым пожарищем. По сути своей он более изощренный, более кровожадный даже, чем немецкий нацизм. А почему? Немецкие теоретики нацизма строили свою теорию, опираясь на германский эпос, на историю и традиции, конечно, гипертрофируя и искажая многое. Но все же у них была какая-то реальная историческая основа, на которой можно что-то конструировать, что-то выпячивать, а что-то затушевывать. у украинских националистов этого нет, совсем нет. Никакой отдельной истории Украины просто не существует. Есть желание недругов России вырастить из части народа врагов этого народа. И есть люди, за злато готовые это делать.

Идеолог украинского сепаратизма и создатель УНР Михай Грушевский еще летом 1917 года не скрывал, что мутит народ за германское золото и готов прекратить это делать за русские, но большие деньги.

Вырастить в среде народа его врагов возможно только на лжи, мощном пропагандистском оружии, отключающем разум и порождающем ненависть, а коли подогреть еще и жадность человеческую и ежели это все накладывается на родовые пороки, то тогда и получатся в результате солдаты батальона «Нахтигаль» и оуновские боевики, сжигающие заживо мирных людей и сваривающие плененных бойцов Красной Армии в котлах для варки пищи свиньям. И «правосеки» , сжигающие безвинных в Одессе.

… Сейчас, из нашего далеко, автору видится чрезмерная милосердность Советской власти к бандеровцам. После войны многих из них амнистировали, а если и сажали, то сроки были небольшие. Идея была, конечно, благая — через покаяние и прощение перевоспитать врагов, дать им возможность изменить свои взгляды и стать полноценными гражданами Советской страны. Вот так и Грушевского простили, он вернулся из эмиграции, впоследствии стал почетным академиком, но по-тихоньку продолжать вести свою разрушительную работу. Возможно, нужно было массово выселять жителей Западной Украины, расселять их по всему Советскому Союзу или, по крайней мере, молодежь привлекать на учебу и работу в другие регионы, причем, привлекать очень настойчиво. Вот тогда бы не проросли посеянные когда-то «зубы дракона». Этого не сделали и недобитки воспитали своих детей подобными себе. Но все же, если бы не предательская перестройка , не уничтожение СССР, мне кажется, через два-три поколения бандеровский дух мог быть сломлен общим созидательным духом Союза.

Ведь Украинская ССР была самой развитой республикой в составе СССР, а поддерживала бандеровцев даже не вся Западная Украина, несмотря на все усилия американских спецслужб.

Но перестройка грянула и государство оземь грянулось, а Украина первой потянулась на выход из СССР, в точности как в 1917-м! И снова мучительный вопрос — почему в этот раз?! Отчего часть народа захотела жить отдельно от общего дома и проголосовала за это на референдуме?!

И не нашелся никто сильный разумом и авторитетом сказать приверженцам «самостийности», что небольшая часть организма не может существовать вне его просто в силу физических причин — не способна рука, отсеченная от тела, жить самостоятельно, она будет гнить и смердеть, отравляя воздух и черви будут ползать по разлагающейся плоти, некогда сильной, мускулистой. Организм без руки выживет, со временем научится обходиться без нее, правда, его будут долго мучить фантомные боли. В продолжение этой темы можно привести в примеры и другие бывшие республики СССР. Ни одна из них не создала полноценного государства, даже Белоруссия, хотя она дальше всех продвинулась на этом пути, но в современном глобализирующемся мире и она без поддержки России не выстоит, ее сомнут и растопчут.

Украина захотела стать великой европейской державой. Ну, как же, все предпосылки для этого были: мощная, наукоемкая промышленность, развитое сельское хозяйство, великолепные научные и административные кадры. Однако, в реальности все оказалось совсем не так, как мечталось. Построить государство вне России — это рвать единое тело по живому — и больно, и трудно поддается. Боль притупить можно дозой обезболивающего, в роли которого смогла стать только русофобия, сложнее оказалось разорвать экономические связи, ибо Украина и Россия сплетены, как книжный переплет. А Европе новоявленное государство нужно лишь как противовес России, ей не нужны ни ее промышленность, ни, тем более, сельское хозяйство

Вот так и жила «незалежная» два с лишком десятка лет — тянула из России все, что можно и не можно, а сама тянулась в Европу. Ощущая поддержку Запада, цинично играла на любви к ней всех русских людей и требовала, и шантажировала.

Да, крепко сидят в памяти малороссов те щедроты, которыми осыпала их Россия после Переяславской Рады. И в памяти генов многое накоплено, например, двурушничество их предков в предыдущие века, когда они искали выгод от братской России и бросали ее в трудный момент. Не зря же при Ющенко стали возвеличивать гетмана Мазепу, сущность которого и составляло двурушничество, то есть, предательство. И никто не возразил, а юные украинцы воспитывались. Это уже идеология — взять из любящей руки хлеб и плюнуть в нее вместо признательности.

Государство, строящееся на отторжении от общей Отчизны, обязательно породит ненависть к ней, логика поведения приведет. Для этого очень кстати окажутся недобитые бандеровцы и воспитанная ими поросль. Вот и полыхнуло то, что не могло не полыхнуть. Сообщества людские, как и отдельные человеки, выбирают свою судьбу сами.

Украина выбрала свою судьбу, когда проголосовала за «самостийность». И служение выбрала — не духу, а брюху. Вот это и есть корень всех бед Украины! Этим выбором она предала свою православную первородность.

И захотят отвергнуть образ Божий, совлекая с себя образ человеческий и возревнуют об образе зверином, ибо отвергание образа Божия и есть служение брюху.

«Украина — цэ Европа». Тысячи молодых хохлов скачут на площадях украинских городов. Европа — это где однополые браки, где ювенальная юстиция, но где сотни сортов колбасы и десятки сортов хамона, где фуагра с пармезаном не переводятся. Значит, для большинства жителей Украины метания между Россией и Европой закончились в пользу Европы. Однако окончательно размежеваться на сакральном уровне возможно только, прокляв общую утробу, лишь этим можно было, по мнению идеологов европеизации, заслужить теплое стойло со вкусным сенцом в уютном европейском коровнике. Когда все силы ума направлены на добывание «хлеба и зрелищ», человек не способен к анализу, поэтому очень и очень многие на Украине не подозревают даже, что все их мечты о европейском доме есть плод воспаленного сознания и реальное будущее Украины совсем не такое радостное.

Разделка туши Украины заокеанскими мясниками на пропитание транснациональным корпорациям — вот ее участь. Конечно, это не афишируется, пусть пока погутарят на своей мове, скоро ее сменит английский, как первый шаг колонизации. Это произошло бы даже и без форс-мажорных обстоятельств, потому что должно быть очень велико влияние этноса на окружающие народы, чтобы те хотели или были вынуждены изучать и уважать его язык. Как, например, русский в иные времена. Когда Россия на подъеме духа и гонит врагов, посягнувших на Веру и Отечество, тогда язык русский становится востребованным во всем мире, а как только Россия грязнет в мирском, суетном и чревоугодном, она забывает о своем предназначении и уходит небесное из нее, тогда на нее полной ноздрей сморкаются и язык ее сужает поле своего применения, то есть мертвеет по-тихоньку.

Даже для русского народа, построившего величайшее в мире государство, существует реальная опасность потерять свой язык, потому что его заставили принять образ жизни, выраженный другим языком, так что говорить о жизнеспособности искусственно сконструированного украинского языка, носители которого рвутся в Европу и примут любые условия, хоть и английский язык в качестве второго государственного, не приходится.

Украинцы рвутся туда, наверное, с мыслями вроде «ничё, лишь бы пустили, мы хохлы, мы хваткие, загребущие. Еще посмотрим, кто у кого будет объедки подбирать».

Кто у кого подбирает объедки и дальше будет это делать, ясно и так, потому что не немецкие и даже не польские девушки стоят на окраинах Киева в ожидании богатого клиента и не там же стоят немецкие или польские профессиональные преподаватели и врачи, готовые зарабатывать любым трудом на пропитание своим детям и себе. А стоят украинские девушки, украинские врачи и учителя на окраинах Варшавы в ожидании поденной или почасовой работы и оплаты, потому что порушили некогда самую цветущую республику СССР и дома для них работы нет.

И опять мучительный вопрос. Ну как же это могло случиться с украинцами, ветвью древа русского? Почему не противостояли мороку, туманящему разум?! По собственной воле идут в смрадную пасть чудовища! Неужели не поняли, что такое Европа и что такое США?

«Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада». Это сказал Бертольд Брехт. Такое чрево – это Европа, родившая одного гада, Гитлера и она снова в тягости. Она снова беременна фашизмом. А оплодотворяет Европу Америка, которая и есть носитель фашизма. Именно ей нужно оторвать Украину от России. Возможно, эмбрион подморозят на время и роды отложат, но лишь отложат. Рано или поздно они состоятся.

Одна из перспектив недалекого будущего Украины.

…Богатые бюргеры из Германии начнут скупать весьма недорого поместья где-нибудь на Полтавщине, а может, Тернопольщине, с аборигенами в придачу к чернозему в качестве рабочего скота. По выходным бюргеры с семействами будут наезжать в ближайший городок на ярмарку и заодно посмотреть потешных хохлов и хохлушек в вышиванках, поющих и пляшущих за небольшое вознаграждение. Это, конечно, возможная перспектива для той части Украины, которая уползет в Европу. Не весь же народ Украины готов принять власть бандеровцев. Донецк и Луганск не готовы, они поняли, куда их гонят и воспротивились. Там население начинает осознавать, что только с Россией оно может сохранить свою русскую природу.

Беда на Украине должна помочь всем нам, русским людям, вырваться из рабства частной собственности и выработать иммунитет от власти злата, потому что эта власть расчеловечивает человека и добровольно впавший в рабство собственности вытравляет из себя образ Божий и примеряет звериный. Смута в душах украинцев-смута на Украине. Чем больше человек заботится о материальном удовлетворении, тем менее он удовлетворен духовно.

Россия в шаге от бездны окончательного предательства духа затормозила, Крым и Новороссия тормозом стали. Да уж и пора, давно пора идти в другую сторону, в сторону, где дуют свежие ветры развития и созидания, где люди братья друг другу и подставляют плечо слабому. Мы все вновь должны поверить в Россию, как в Божий промысел и твердо усвоить, что Россия, Родина наша — есть Божественная симфония народов и что убить ее невозможно, как невозможно расстрелять из автомата солнечный луч.

Так хочется надеяться, что русский народ на Украине поймет, что заблудился он и нет у него иной судьбы, кроме общей с Россией. А заблудших всегда жальчее.

* * *

… На море, конечно, хорошо, да пора и честь знать, к тому же, надо заехать к двоюродной сестре в Краснодарский край, она преклонных лет,хочется повидаться, наговориться вдосталь, вряд ли удастся еще встретиться на этом свете.

С бабой Машей мы прожили под одной крышей эти дни дружно. Она много лет проработала на Орджоникидзевском торпедном заводе и большинство ее воспоминаний связано с трудовой деятельностью. Кстати, торпедный завод начали восстанавливать, на набережной я познакомился со специалистом из Питера, немолодым мужчиной, который много лет приезжал в командировки сюда и вот, после немалого перерыва, его снова пригласили для консультаций. Баба Маша в силу возраста и по отсутствию собеседников жадна до разговоров и по этим же причинам, как и многие старики, становится неосознанно немного надоедливой. Каюсь, мне приходилось лицедейничать, чтобы послушать вечерние «Вести». Садимся, я на диван напротив тумбочки с телевизором, баба Маша рядом с телевизором, сбоку на кресло. Начинаются новости и сразу начинаются ее комментарии. А затем и вовсе отвлеченная беседа. Так вот, я приспособился смотреть на нее, кивать впопад и невпопад, а ушами в это время слушать диктора, иногда и взгляд бросал на экран, хорошо, она хоть говорила негромко. А в остальном баба Маша молоток! Сама готовит, читает без очков и рассуждает вполне здраво. У нас с ней сходные взгляды на наше недавнее прошлое. Она рассказывала о том, как начинала работать в войну, какие хорошие люди встречались ей в жизни, с любовью вспоминала 50-60 годы и я еще раз убеждался в том, что мы жили в самом прекрасном государстве.

Украинские каналы баба Маша не любит, а некоторые из них еще остались в телеэфире. Вообще, отношение к Украине в Крыму сейчас, после начала войны в Донбассе, крайне отрицательное и если раньше, весной некоторые сожалели о разрыве с Украиной, то теперь абсолютное большинство радуется воссоединению с Россией. К тому же, пенсионерам и бюджетникам подняли материальный доход. Баба Маша стала получать 12 тысяч рублей пенсии, а к зиме, по мом уверениям, ей еще существенно прибавят, потому что ее трудовой стаж начинается с военных лет, а такие заслуженные люди получают в России не менее двадцати тысяч.

В последний день отдыха много купался, наслаждаясь морем и солнцем про запас.

Утром повезло еще раз увидеть солнечную сетку на песчаном дне. Восходящее солнышко преломленными лучами нарисовало на мелком песке косую колеблющуюся сеть, солнышко поднималось выше и кривые клетки бледнели, словно растворялись, пока не исчезли совсем. Но пока оно было невысоко, я успел насладиться – вставал ногами на пересечения золотых нитей и ощущал нежное щекотанье ступней солнечными прядями. Может, это было самовнушение, а, может, и не было.

К вечеру еще сходил на море, обратным путем попрощался с Олей и сразу вспомнил о Геннадии, захотелось повидать его напоследок. Я его и увидел, только не подошел, он сидел у «Гастронома» на каменной невысокой стенке или оградке один и пьяно покачивался, не стоило нарушать его хмельное уединение, а печально, хотелось сказать ему добрые слова на прощание.

Женя, как всегда сидела, барственно развалившись на стуле в темных очках. В ответ на мои прощальные пожелания она сказала, что рано утром будет на остановке и мы еще успеем облобызаться перед разлукой. Но не сбылись ее слова, утром на остановке она была, вернее, подошла, когда я уже сидел в автобусе, но к ней обратилась худая высокая бабулька и они беседовали прямо около автобуса, ей было не до меня и я ее не окликнул. Итак, утром 15 августа я собрался, разбудил бабу Машу, обнял ее, она сморгнула слезу и в половине седьмого начался мой прерывистый путь домой. Из Феодосии до Керчи добрался уже проверенным способом — «полузайцем». Зашел в Керчи на паром и от души пощелкал фотоаппаратом, ибо вид открывался захватывающий – слияние двух морей и не в предрасветье, как в первый раз, а полноцветно, при солнце. В порту Кавказ начались проблемы, которых я счастливо избежал, едучи в Крым по единому билету. Проходящие из Крыма автобусы зайцев, хоть и оплачивающих свой проезд не брали – в материковой России контроль на высоте. Побегал я с тяжелой сумкой (опять тяжелой, подарки родным — не лебяжий пух) от парома к автобусной остановке и обратно. Все неопределенно, много народу и суеты, в кассу (одна!) очередь немалая. Наконец, удалось узнать, что до поста ДПС ходит маршрутка, надо ехать, а там видно будет.

Шоссе вьется по узкой низкой косе меж двух морей и почти всю дорогу до поста (километров двенадцать) мы ехали мимо нескончаемой очереди из легковых машин, а вдоль обочины с нашей стороны через недлинные интервалы мелькали биотуалеты и киоски с водой и фруктами. У поста стоят несколько частных такси и просто «калымщики», в сам порт гаишники их не пускают. Торг здесь неуместен – две «штуки» за машину до Анапы, хочешь – один садись, а не хочешь много платить, тогда жди попутчика. А все же мы сбили по сотне с носа вдвоем с молодой хмурой бабенкой, отдав в Анапе водителю по девятьсот рублей.

До Анапы полтора часа быстрой езды. Места вокруг обихоженные, много культурных посадок: кукуруза, виноград, подсолнечник. Справа в туманной дали величественно являют себя предгорья Кавказа. Анапа – город сутолоки и торговли, много автомобильного транспорта и пробок. На железнодорожном вокзале, куда нас привез хозяин «иномарки», режим жесточайшего контроля, неудобно, но понимая необходимость таких мер, все относятся к неудобствам спокойно. Мне нужно было сообщить дежурному по вокзалу, что я сяду на поезд не в Анапе, как указано в билете, а в Краснодаре. Отсюда до автовокзала добирался на автобусе долго и в духоте. Здесь людской толчеи не меньше, жарко и душно, время к полудню. В камеру хранения очередища, но отстоял, сдал осточертевшую с утра сумку, но не бросишь же, там, кроме подарков, книги, последние, для краснодарской краевой библиотеки. Походил по центру, толпы и толпы, все куда-то спешат, что-то покупают в ларьках или прицениваются, меряют. От духоты постоянно мучает жажда и я часто покупаю квас или лимонад, по очереди. В небе вдруг появилась толстая, темная понизу туча, застила солнце, и подул ветер, благодать прохлады. Люди смотрели на небо и ждали дождя, но минут через двадцать тучу угнало ветром и опять воцарилась душная жарища.

Автобус, который заходит во все попутные поселки с обязательной остановкой, будет еще через полтора часа после того, на который я беру билет, но я и так проторчал уже три и мне сегодня нужно быть в Ильском, поэтому и беру до Краснодара, а выйду в неведомом мне Ильском, где он проскоком и соизволит притормозить, чтобы ссадить меня. Но в двери автобуса меня остановила широкоулыбчивая, с мощным, как круп лошади, тазом, ответственная за посадку дама и велела купить багажный билет на сумку. Пришлось просить очередь разрешить мне приобрести нужную бумажку побыстрее, так как идет уже посадка на мой автобус.

Подбегаю в запале, подаю оба билета. Говорю: «Мне в Ильском сходить», — а она мне еще шире улыбнулась: «Тогда Вам придется в Абинской попросить шофера достать Вашу сумку и заплатить ему пятьдесят рублей, потому что в Ильском мы будем проездом, и он ради Вас не будет открывать багажник». Надо же, а ведь я при первой попытке сесть в автобус сказал ей, что мне до Ильской! Ну народ, южный, от отдыхающих кормящийся! В ответ на мое раздраженно-неуместное предложение закинуть сумку на крышу и заплатить шоферу сто рублей за снятие ее оттуда, обладательница очень солидного таза оскалилась тоже широко…зубо: «А поговорите мне еще, я Вас совсем не посажу». Пришлось схлопнуть роток и замкнуть его на замок.

Движение на трассе Анапа-Краснодар очень интенсивное, а если учесть, что дорога только на выезде из Анапы и ближе к Краснодару достаточно широкая, то можно представить, как тащился междугородний автобус в сплошном потоке легковых и грузовых автомобилей. Заселен Краснодарский край плотно, едва заканчивается один поселок, как тут же начинается следующий. Густые леса покрывают окрестные холмы и горушки, а на равнинах сплошь распаханные земли, много строек и цементных заводов.

Четыре часа, с одной остановкой на десять минут, утомительной поездки и шофер притормозил в Ильском. Местные подсказали, где стоянка такси и цену, за которую здесь развозят по поселку, на 5 километров растянувшемуся вдоль трассы. Но меня довезли не за 50 рублей, а за 100, водитель старенькой «жиги» не таксист, а частный извозчик и он был с парализованными, маленькими безвольными ножками, но с сильными умелыми руками, которыми он уверенно управлял своим кормильцем и он довез меня прямо до объятий давно не виденной сестры.

… Мое желание на другой день съездить на Азовское море оказалось неосуществимым. Уже август, жара несусветная, в море появилась кишечная инфекция и пляж и закрыли. Ну что ж, тогда посетим столицу края и его главную библиотеку. В поездке на начальном этапе меня сопровождала Таня, жена племянника, они живут в соседнем поселке, сам племяш работает шофером на грузовике и сейчас на уборке урожая, страда, домой вырывается очень редко, с ним мы так и не встретились. От того места, где я вчера вышел из автобуса, здесь как раз остановка, до Краснодара можно доехать на рейсовом автобусе за 78 рублей, но его надо ждать и в нем душно и долго ехать, а частные извозчики рядом, за сто рублей с человека домчат с ветерком за полтора часа. Мы так и сделали втроем, молоденький парнишка к нам подсел. Шофер, смуглый упитанный мужик с чернющей щетиной на полных щеках и золотом зубов за улыбающимися губами, армянин по национальности, очень дружелюбен, ко мне обращался не иначе, как «брат». Разговорились, он бывал в Сибири, в Томской области, с бригадой шабашников еще в советские времена. Узнав, что я оттуда, из Сибири и знаю Томскую область, поездил по ней, шофер просто пришел в восторг и расспрашивал меня о тамошней жизни. Попутно он рассказывал о здешних местах. Ильский долго не кончался, проехали местный нефтеперерабатывающий завод, его реконструировали, увеличили мощность, но зарплаты на этом вредном производстве невелики, в среднем двадцать тысяч рублей. За станицей Афинской въехали в Адыгею, она здесь клинышком врезается в Краснодарский край, порядки здесь несколько иные, хотя административно она подчиняется Краснодару. Городок или поселок чистенький, много гостинец и развлекательных учреждений. Края эти всегда служили местом паломничества для туристов из других регионов России, местный народ на этом зарабатывает, но рассказанный словоохотливым водителем случай наглядно свидетельствует о том, что у жажды наживы должен быть предел, а если его нет, тогда это плохо кончается.

Однажды к зданию поселкового ГАИ, отличающегося непомерными поборами, белым днем подъехала ассенизаторская машина, шустрые ребята быстренько сунули гофрированный толстый шланг в форточку одного из помещений и качнули с куб фекалий прямо на столы тружеников автоинспекции. Так же быстро шутники выдернули шланг, «газанули» и растворились в потоке машин. Видимо, предел соблюден не был. Через какое-то время на этом же посту ГАИ вечером были застрелены пятеро или шестеро автоинспекторов.

… На окраине столицы края мы с Таней расстались, она поехала к дочери, которая работала здесь парикмахером и снимала комнату, а я пошел в библиотеку. Парнишка, ехавший с нами, сопровождал меня, ему было в ту же сторону, на трамвае мы доехали до парка, в нем знаменитый памятник Екатерине Второй, собственно, это целая скульптурная композиция, очень впечатляющая, хлопец сопроводил меня до самой библиотеки и даже сфотографировал на ее фоне.

Да, порядки на материке иные, чем в Крыму, не враз оценишь, лучше или хуже, но иные. Дальше вахтера меня не пустили, а вызванный заместитель директора долго и подозрительно рассматривал и меня, и книги, а я в это время убеждал его в том, что это не порнуха и не чернуха, а проза о жизни сибиряков. О чернухе и порнухе он сам мягко намекнул, вот, мол, ходят всякие и носят разное непотребство, еще и денег просят. Я сказал, что денег не беру, а книги дарю, а когда подарил еще и отпечатанный в листах экземпляр статьи о русском языке и подписал книги, он свои подозрения поборол и даже расчувствовался от собственных слов благодарности.

Краснодар впечатляет, очень много зелени и много парков, старый трамвай возил меня и по улочкам начала XX века, их сохраняют с любовью, это заметно, и по современным проспектам. Обратно возвращался автобусом с пригородного автовокзала, а от трассы и до дома сестры на такси, здесь это обычный вид транспорта и надо же, после некоторого ожидания, подъехал тот же самый «частник» — инвалид, в этот раз он снизошел до меня и согласился ехать за 70 рублей, это уже почти по-дружески. Следующий день мы с сестрой посвятили домашним делам. У сестры дом большой, четырехкомнатный, кирпичный, с подвалом. Под одной крышей с домом летняя кухня с газовой печкой, к ней с одной стороны примыкает гараж, а с другой – баня, за ней сарай, дальше огород. Муж сестры умер полтора года назад, без хозяина дом и все хозяйство по-тихоньку ветшают, огород сиротеет. При мне сестра попросила соседского мальчишку собрать ежевику, ягода крупная, почти черная и кислющая, а виноград винного сорта, обвивший навес у дома, вообще, наверное, сгниет.

Целый день на солнце дался мне нелегко – и чурбаки персикового дерева кололись неохотно, и металлические уголки с трудом вбивались в местную землю. Она здесь цвета глины, сухая и рассыпчатая, но, что удивительно на мой взгляд, все в ней растет. Правда, в последние года, после того, как в ближних горах нашли мергель, минерал для производства цемента, помидоры стали загнивать на корню, в лесах резко убавилось косуль, кабанов, медведей и … грибов. Вот это и есть оборотная сторона прогресса.

Сестра трижды звала пообедать, притом, были пельмени домашнего приготовления, но аппетит начисто отсутствовал и я только глотал обжигающе горячий зеленый чай. Облегчение наступило лишь, когда подкралась быстролетная южная ночь, тогда и аппетит разыгрался отменно, потом допоздна сидели под виноградным навесом, рядом с моим стулом лежал пудель Чапа, до этого тоже не находивший себе места от духоты. Комары здешние, не в пример севастопольским, захудалые и их мало, почти не мешали беседе.

За несколько последних лет немало семей переехали сюда из Новокузнецка, не в Ильский конкретно, но в эти края, поэтому мне было интересно узнать и увидеть воочию, каким же медом здесь намазано. Меда я никакого не обнаружил, скорее заметил много дегтя, но взгляд мой предвзятый, так что объективным себя не считаю. Но все же выскажу некоторые наблюдения и замечания. В поселке немало бомжей, очень много одиноких стариков, по большей части выходцев из Сибири, особенно почему-то из Кузбасса, дети разъезжаются по крупным городам, а старые люди доживают свой век в одиночестве, видел и брошенные после смерти хозяев дома. С работой в поселках проблема, а зарплаты крошечные. Климат тоже не комфортный – летом душное пекло, слякоть и сырость зимой. Нет, меня Краснодарский край никогда не вдохновит на постоянное жительство. Зря разве русским народом сказано: «Где родился, там и пригодился». Очень хочется домой.

… Такси подъехало ровно в двенадцать, как заказывали. Сестра часто моргала за стеклами очков, стряхивая слезы, и махала рукой, пока «жигули» не скрылись за поворотом. На почти родной уже мне остановке у павильона, где продавали билеты на рейсовые автобусы, стояла приземистая черная иномарка, а ее хозяин, с длинным сухим и смуглым лицом мужик, нервно расхаживал рядом и курил. Увидев меня, явного пассажира, судя по большой сумке (снова она полна, сестра прямо принудила меня взять варенье из фруктов, здесь произрастающих и целый мешок грецких орехов), длиннолицый «водила» подошел ко мне и предоложил свои услуги по доставке. Я согласился и попытался поговорить с ним, угадав в нем армянина и помня свою предыдущую поездку с его соотечественником, попытался вполне дружелюбно и назвав его братом. Но, к моему удивлению и некоторой обиде, он буркнул: «Ладно, некогда болтать, надо искать еще троих», — и отошел к павильону, к подошедшему парню. Парень присоединился ко мне у машины, вскоре еще один молодой человек согласился составить нам компанию, не хватало последнего пассажира. В общем-то он был, даже не он, а она, высокая молодая женщина или девица с небольшой сумкой, русокудрая и несговорчивая. Ей казалось дорого ехать в иномарке за сто рублей, она торговалась, даже отошла к обочине дороги и поднимала руку, неужели она всерьез надеялась, что ее за 78 рублей кто-то повезет на легковой машине? Мы ждали, шофер нервничал и наконец, не выдержал, подбежал к ней, взял за руку и громко: «Черт с тобой, садись, отвезу тебя за восемьдесят рублей». Девица будто ждала такого, быстро подхватила сумку и бодренько заспешила к машине. Тут во мне тоже взыграло мужское благородство, я его и озвучил, когда они подошли: «Я доплачу за нее». Начали усаживаться, водитель взял мою сумку и поставил ее в багажник, вид у него был смущенный, когда он затем положил большую жилистую руку мне на плечо: «Брат, ты прости меня за грубость. Понимаешь, тут такая история вышла». И он кратенько рассказал мне о неприятностях, послуживших причиной его скверного настроения. Они с напарником работают по очереди каждый на своей машине. И вот напарник, который должен был сегодня отдыхать, подъехал почему-то и раньше, когда его, Ашота, еще не было, перехватил выгодных пассажиров. Ему позвонили и сказали, что видели его напарника с пассажирами. Ну да ладно, он с ним разберется, а я не должен на него обижаться. Я его заверил, что не обижаюсь, уселись, поехали. Шофер еще немного побурчал на нехорошего сменщика, но постепенно успокоился и разговор пошел самый дружелюбный. Говорили в основном мы с ним, иногда поддерживал разговор сидящий слева от меня симпатичный парнишка, Сергей. Я сидел на заднем сиденье посередине, а молодая дама пожелала сидеть впереди, кстати, за все время дороги она не проронила ни словечка.

Здесь, на юге, приезжие из далекой Сибири всегда вызывают неподдельный интерес. И сейчас Ашоту было небезразлично узнать, как там живут люди. Я отвечал на его вопросы, рассказал и о встречах в далекой юности с армянами-строителями. Ашот пришел в радостное возбуждение, часто оборачивался в ущерб нашему движению, а поток машин на трассе был очень плотный, так что мне пришлось тактично сделать ему замечание. Сам он воевал в Нагорном Карабахе еще совсем юным парнем, живет в Армении, а здесь работает в курортный сезон.

Вот уже и мост через Кубань, за ней Краснодар. Река неширокая и мутная, берега заросли высокой травой. За разговорами доехали быстро. На прощание Ашот обнял меня и приглашал в гости в Армению, тут езды-то всего около суток. Вышли все около остановки уже знакомого мне трамвайного маршрута №4, мы втроем потопали к остановочному навесу, а девица пошла назад по дороге, не сказав ни словечка благодарности ни шоферу, ни мне. Сергей взял мою сумку, несмотря на мои возражения, а в трамвае заплатил за меня, когда же я попытался отдать ему семнадцать рублей, прямо обиделся: «Федорыч, ну што Вы, в самом деле, я чисто по-человечески, Вам еще ехать в такую даль». У меня оставалось всего три экземпляра последней книги после посещения краевой библиотеки и после того, как в Анапе на автовокзале, ожидая автобус, разговорился с высокой и полной роскошной женщиной с глазами восточной красавицы, а потом подарил ей и ее сыну, тоже высокому и полному парню, одну книгу. Я подписал сыну, живущему в Казани, но мать обещала прочитать. Однако на людскую доброту надо отвечать добротой и я прямо в трамвае надписал и подарил ему один экземпляр. Сергей строитель, живет в Краснодаре, женат и имеет дочь. Обещал по электронной связи сообщить свое мнение. Второй парнишка сидел рядом и молча слушал. Я вышел недалеко от железнодорожного вокзала, распрощавшись с парнями.

Вход в здание вокзала только через одну дверь, много полицейских, контроль серьезный. До поезда около трех часов, решил сдать сумку в камеру хранения, она в подвальном помещении, здесь попрохладнее, но оплата за одно место взгревает своей тяжестью – 160 рублей, а в Анапе всего 50 рублей. Сзади меня стоял лейтенант, у него сумка и три пакета. Я еще не успел отойти от окошка далеко и слышал, как лейтенант, не стесняясь женщин, матерно завернул в том смысле, что вот так родное государство заботится о своих защитниках. Он не стал сдавать багаж и пошел обратно со своими вещами. Я его потом видел на площадке перед вокзалом, он пил лимонад у столика и курил, вещи были рядом.

Вышел в раскаленный солнцем город. Направо за углом, как раз у трамвайных путей, находилось небольшое кафе, там я вчера перекусывал наспех. Дело в том, что в предыдущую поездку мне пришлось посетить вокзал, чтобы точно узнать, что поезд Анапа-Новокузнецк поедет через Краснодар, а сомнения в этом зародили слова дежурной по вокзалу в Анапе, у которой я выяснял, можно ли мне сесть не в Анапе, а в Краснодаре. Она сказала, что можно, если данный поезд точно идет этим маршрутом.

Посидел в кафе, попил холодного лимонаду, пару бутылок захватил с собой. Время, когда его торопишь, наоборот идет медленно, послонялся по вокзалу, поглазел на людей. За полчаса до прибытия поезда я уже стоял у выхода на перрон. Перрон-сковородка, стоящая на включенной конфорке печи, укрыться негде. Нулевой вагон в конце состава. В нем даже не парилка, а душегубка. На моем месте молодая скуластая женщина и совсем молоденькая, но уже пышногрудая девушка. Скуластая полнорото улыбнулась на мое «Здравствуйте»: «А мы уже гадаем, где же наш четвертый пассажир». Опять я попал в «цветник» — в купе одни женщины. Все, поехали. Храни всех Господь, с кем довелось познакомиться в Орджоникидзе: бабу Машу, ее дочь Ирину, моряка Гену со товарищи, Женю, Олю, Юру, который возил меня в Коктебель, врача Анечку. И все прощайте. Я вас никогда не забуду. Вот пишу сейчас о вас и лица ваши всплывают в моей памяти, и согревают сердце добротой.

… Лишь к ночи малость спадала выматывающая духота. Полотенце за пять минут становилось мокрым от вытираемого пота, но мы не унывали. У нас были беседы на самые разные темы, от политики до литературы и вопросов вероисповедания. Как это часто бывает в дороге, люди, вынужденные питаться на виду у посторонних, начинают угощать соседей своими продуктами и постепенно получается нечто вроде коммуны с общим столом. К нашему коллективу из меня, Жанны, той самой скуластой молодайки и бабушки Вали с пятнадцатилетней внучкой Дашей, присоединились сестра Жанны Ольга и ее сосед по купе, высокий, лет тридцати, мужик с рыжещетинными щеками по имени Виталий. Мы с ним на больших станциях бегали, по пояс голые, в город за пышными беляшами и холодным квасом, а ему еще приходилось покупать сигареты, на вокзалах табаком нигде уже не торговали. Виталий полон телом, особенно в области живота и от этого трудно переносил жару, несколько раз он не в шутку утверждал, что по приезду домой на пару суток залезет в холодильник.

В Волгоград этим разом прибыли днем, в отличие от Жигулевского моря, которое ночью увидеть не удалось. Прямо на ходу, через вагонное окно я фотографировал статую Родины-матери из нескольких точек. На одной фотографии православный храм, находящийся сзади и слева от скульптуры, получился словно плывущий в солнечном сиянии. А за Волгоградом горели леса и поля со стерней, в одном месте дуга низкого, будто прижимающегося к земле пламени, приблизилась к бегущему поезду метров до пятидесяти.

В Уфе мы с Виталей тоже помчались по высокому пешеходному мосту в город. В небольшом магазине очередь, в основном, из пассажиров нашего поезда, сзади меня встал невысокий плотный мужчина лет тридцати с обнаженным торсом и шрамом на плече, рядом с ним мальчишка лет пяти-шести. В городе продукты дешевле, к тому же в поезде не разносят никакой еды, по крайней мере до нашего нулевого вагона не доносят. В первый день носили, в основном выпечку, сладости и воду. Я тогда попросил полногубую разносчицу принести беляши, она обещала, но не пришла. На одной из остановок позже я увидел ее на перроне у вагона-ресторана с сигаретой, в ответ на мой укор она сказала, что в нашем поезде два вагона с беженцами и они не успевают жарить-парить, чтобы накормить их, не до остальных нынче.

Из разговоров людей в очереди, по украинским словам, я понял, что это они как раз и есть. Спросил у мужчины, куда их везут, он ответил, что в Красноярск. На вопрос, как кормят, слегка поморщился и не совсем охотно сообщил, что горячим один раз в день и что им приходится самим покупать продукты. Честно говоря, молодые мужики, полные сил, но бегущие из охваченных войной родных городов под предлогом заботы о своих женах и детях, вызывают у меня, как и у многих моих земляков, чувство брезгливости к ним. Знаю, видел и разговаривал со многими людьми в нашем далеком от воюющего Донбасса городе, которые готовы поехать туда и сражаться в рядах ополченцев, защищать Россию на рубежах Новороссии, не дать фашизму прийти к нам. Поэтому я и спросил его совсем не тактично.

— А ты почему здесь, почему не защищаешь свою землю?

Он прижал рукой сына к себе и глаза опустил вниз.

— У меня двое маленьких детей.

Следующая моя фраза была услышана всеми в магазине, чего я и хотел, потому что шум сразу стих.

— Надеюсь, ты отвезешь семью в Красноярск, а сам вернешься туда уничтожать бандеровцев, иначе у твоих детей не будет Родины.

Ответа не последовало. Я купил беляшей, квасу и вышел.

На Урале стало немного прохладнее, но настроение поднялось не от этого, за окном проплывали родные березки и осинки, такие родные и милые, аж сердце захолонуло в счастливой истоме. Оказывается, глаза устали от созерцания непривычных, колючих южных растений, они словно искололись об них и сейчас отдыхали.

… За Омском, в последний день пути случилось одно происшествие, очень показательное. Днем еще было душно, вагон за долгую дневную жару разогревался, как банная парилка, а за ночь не успевал остыть. Я не заметил, как эти двое прошли по вагону, в конец его, к тамбуру, хотя разговоры о какой-то комиссии ходили. Наша проводница Вика, высокая полно-рыхловатая молодица, с самого утра наводила блеск во вверенном ей помещении – подметала веником пол, потом мыла его, чистила туалеты и тамбуры. Вдруг Виталька заскочил к нам: «Федорыч, комиссия прошла, вон они, в начале вагона. Ты бы сказал им пару ласковых слов о том, в каких условиях едем». Его поддержала Жанна: «Правильно, Вы должны поговорить с ними, это же ужас, ехать в такой духоте». Ну что же, народ требует, да мне и самому хотелось пообщаться с официальным лицом, донести до него претензии пассажиров. Надел майку, негоже разговаривать с официальным лицом при голом пузе, причесался. И вот они подошли к нам, я встал навстречу. Представился стоявшему первым высокому полному мужчине в форменной рубашке с короткими рукавами, у него одутловатое усталое лицо. Сказал, что я литератор из Новокузнецка, отдыхал в Крыму и собирал материал для очерка, протянул ему визитку. Он тоже назвал себя и попросил разрешения включить диктофон, я не возражал. Они со спутником представляют Федеральную Транспортную Кампанию. Мною были высказаны от коллектива пассажиров претензии: отсутствие вентиляции и плохая работа работников ресторана. Ответственный товарищ весьма убедительно пояснил мне и моим соседям ситуацию на железных дорогах страны в период массового наплыва на юг отдыхающих. Не хватает вагонов и поэтому для полнейшего обеспечения всех желающих местами в поездах приходится задействовать уже фактически списанные вагоны, но скоро наплыв начнет спадать и ситуация нормализуется. Обещал разобраться с работой ресторана. Затем он спросил, есть ли претензии к проводникам. Я ответил, еще и повторил настойчиво, что к проводникам претензий нет. Вопросы были исчерпаны, пожатие рук и ответственное лицо в сопровождении молчаливого спутника прошествовало к выходу. Примерно через час, проходя мимо служебного помещения проводников, я заметил в нем плачущую Вику. На вопрос, отчего она плачет, Вика, всхлипывая и утирая ладонями слезы, рассказала, что вслед за представителями ФТК незаметно прошел ревизор. Не найдя никаких нарушений, просто за свое посещение потребовал тысячу рублей. Так мало этого, те самые представители ФТК объявили ей, что за найденный в туалете фантик от конфеты она будет лишена премии. И это еще не все, сейчас они сидят в соседнем вагоне и решают, брать или не брать с нее мзду, они в опаске, ведь в вагоне едет писатель, вдруг он узнает и вынесет это на страницы какого-нибудь печатного издания. Пришла проводница из того вагона и все это рассказала Вике. Ах, вы, мародеры! Проводники за свой тяжелый труд получают по 15-16 тысяч рулей, а вы их еще и обираете! Яростно-настойчиво я убеждал Вику сказать мне потом, если они все же решатся вымогать у нее деньги, а она испуганно просила меня не предпринимать никаких действий, ей же будет хуже. Все же я дал ей визитку и просил хотя бы позвонить потом.

… Да, совсем забыл рассказать об одной запомнившейся встрече. Дело было в Омске. Поезд стоял долго, но в город я не пошел, не было надобности, так, прогулялся по перрону. Уже шел обратно, когда мне повстречалась Жанна, она быстро шла и, оказывается, искала меня. «Там у вагона писательница книги продает, Вам, наверное, будет интересно с ней поговорить». Подходим. Сухонькая бабушка в очках, в руках у нее три книги. Познакомились. Она пятнадцать лет прожила в Штатах, сначала как журналистка, правда, не сказала, какого журнала или газеты, а я не спросил, потом жила, как частное лицо. Сейчас живет в Омске, книги продает, чтобы оплатить ремонт квартиры. Я попросил подождать немного, зашел в вагон и вынес последнюю оставшуюся книгу, подарил ей с автографом. Она обещала послать по электронному адресу свой отзыв. Книг ее я не стал покупать. Не уважаю, как я их называю, кусочных эмигрантов. Две книжки купила Жанна, одну она читала, пока было светло. Я спросил ее о содержании, так, ответила она, легкое чтиво, о жизни американцев, о их бытовых проблемах и меркантильных интересах. Я потом долго думал об этой старой литераторше. Искала земного счастья за морями-океанами, а обрести последний покой приехала на Родину. Вот такая судьба, а каждый выбирает ее сам.

… И вот Барабинск, осталась последняя ночь, она уже опустила свои крыла на землю. Дынек никто не продавал, не знаю уж почему мне подумалось, что здесь я куплю в подарок домашним узкую оранжевую сетку с четырьмя дыньками. Наверное, перепутал, такие наборы продавали в Сальске, но это уже далеко позади, там я побоялся покупать и правильно поступил. Виталька именно в Сальске купил, а сегодня из четырех дынек три выбросил, они уже запахли нехорошо. Вот он стоит недалеко, курит и трет рукой рыжую днем, а сейчас, в свете перронного фонаря, отливающую серебром щетину, он, как и я, в майке, долгожданная прохлада разлита в вечернем воздухе. Я вспомнил его обещанье на два дня дома залезть в холодильник.

— Виталь, ты жене-то позвонил?

Он озадаченно глянул на меня.

— Для чего?

— Ну, чтоб она съела все продукты в холодильнике.

Озадаченность возросла.

— Это зачем?

— Ну ты же обещал залезть в него на пару дней, так его надо опорожнить, а то не влезешь.

Басистый смех полетел по перрону.

— Ну, Федорыч, ну уел ты меня.

У местных жителей мы накупили вкусной рыбы, копченой и соленой: жереха, пеляди и чехони.

… Я стою в конечном тамбуре, вагон сильно раскачивается, две ниточки рельсов весело посверкивают в дальнем свете станции и убегают назад, тоже покачиваясь, словно прощаясь.

Скоро Новокузнецк, моя малая родина, самая милая, самая любимая, частичка большой родины, России, по которой проехал, которую вдыхал и наполнял ею сердце.

В. Коняев