— Как это не надо? Ты же комсомолец или они запугали тебя? Этот парень, который подошел с тобой, он твой знакомый?
— Он мой друг, мы с ним с детства дружим, просто он сейчас живет дальше и учится в другой школе.
— Он вор, этот твой друг.
— Нет, Тимка не может быть вором, просто он запутался и его заставили. Я завтра с ним встречусь и поговорю, а ты, пожалуйста, пока никому не рассказывай. Я очень тебя прошу, хорошо?
Ольга непреклонна.
— Нет, не хорошо, я обязательно сообщу в милицию. Получается, ты покрываешь воров.
До самого барака, где жила Оля, Егор убеждал ее не делать этого, ему хотелось спасти Тимку.
Может, зря убеждал, в том смысле, что не надо было скрывать преступление, которое потянуло за собой другое, более тяжкое. Жизнь доказала, что не надо было.
* * *
— Паго-о-ор, проснись.
Откуда донесло эти слова, какой Пагор в барачной комнате, где стоит у порога Ольга, с безумными от ярости глазами и кричит ему, Егорке.
— Подонок! Ох какой же ты подонок!
Он тоже хочет закричать от обиды, но его голос не поднимается выше шепота.
— За што ты меня так!
Она его слышит: — За то, што из-за тебя меня опозорили на весь свет!
Он опять шепотом, силящимся возвыситься до крика.
— Кто тебя опозорил!?
— Да те, кого ты прикрывал, о ком просил не сообщать! Подонок!
У него рот разодрался в громоподобном по напряжению, но едва слышном самим собой крике: — Кто-о!!
— Да те, кто собирается у Ивана Косого в двадцать четвертом бараке. А ты ко мне больше не подходи. Я любила тебя, а ты предал мою любовь. Я ненавижу тебя!
* * *
— Паго-о-ор, да проснись ты!
* * *
Фархатый пытался защититься ножом и лишился глаза. Иван Косой полз к двери, надеясь ускользнуть от расправы, после пинка в голову дрыгнулся всем телом и замер на пороге. Фиксатый мужик, наверное, тот, с ножом у магазина захлебнулся собственными зубами и фиксой, и упал вдобавок лицом на горячую печку.
* * *
— Пагор, ну ты че так разоспался?
* * *
Именем Российской… пять лет… в колонии…
* * *
— Пагор! Пагор! Не умирай! Па-поч-ка!!!
Такое слово и так произнесенное, с такой любовью, заставит вынырнуть из темного болезненного омута далеких годов.
Теплые мягкие ладошки гладят его лоб и щетинные скулы, Ленка на коленях перед диваном, лицо улито слезами.
— Ты че, Лена?
— Папочка, милый, ты живой, а я думала, ты умираешь. Трясу, трясу тебя, а ты как неживой.
— Да ты че, моя хорошая, с чего бы я стал умирать? Я просто немного простыл, прилег и задремал.
— Ниче себе задремал! Я тебя тормошила со всей силы, ты молчишь, я и забоялась.
— Ох ты, конопляночка моя.
— Вставай, вставай, я сейчас лечить тебя буду чаем с малиновым вареньем, потом таблетку на ночь выпьешь и к утру оклемаешься.
— Ну конечно оклемаюсь, куда ж я денусь. Знаешь, как в одной хорошей песне поется «помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела».
— Ну вот и вставай, пойдем лечиться.
— Встаю, встаю.