— Не — е, он до конца смены уже не придёт.
Васильич снял верхонки, брезентовую куртку, маску, шапочку, расслабленно сел на стул.
— Ну, угощай кофеём и конфетой.
Какая глубина возмущённости, какая естественная оскорблённость покусительством на святое!
— Дима Васильич, не буду я вас угощать кофем и конфетами, мне самому мало. Почему это я должен кого-то угощать, когда мне не хватает?
Усталость, поспешая, скатилась к ботинкам, ушла в бетонный пол, вкатилась обида в сердце. Дмитрий втоптал только что закуренную сигарету в жестяную крышку, пресёк попытки огня расползтись по крошкам табака, быстро – резко встал. Шапочку на седину, брезент на плечи, остальное в руки.
— Спасибо на добром слове.
Больше ко мне не подходи ни с какими просьбами, законное дитя подлого века.
Вслед, в закрываемую дверь.
— Ну и ладно, обойдусь.
∗ ∗ ∗ ∗ ∗
Выходной. Квартирка – приют.
Самозабвенная женская любовь, жертвенная, отдающая всё, до последней клеточки, «лишь бы ты был на белом свете».
Иней печали «До следующей встречи, Дима, я буду очень ждать её».
∗ ∗ ∗ ∗ ∗
Сентябрь упирался, не желая уступать место холодно – дождливому октябрю, на исходе своём заливал землю жаркими потоками света. Дмитрий не закончил ещё купальный сезон, скорее даже, это уже не купание было, а обряд водопогружения, процесс общения с водой. Осенняя, она по – первости ожигала до сбива дыхания во вздохи, строго ерошила свою синюю, в сиреневый отлив, текущую поверхность, но затем одаривала доверившееся, попривыкшее тело блаженством, напитывало мощнейшим зарядом энергии жизни.
Но один – одинёшенек на берегу Дмитрий Васильевич, а ведь сегодня суббота, но молчит телефон Людмилы, нет ответа. Беспокойство, смутность душевная. На работе шибко некогда задумываться, дома тоже суета повседневная глушит, ещё семь дней перемогся в неведеньи.
Опять суббота и тишина в ответ. Беспокойства – глыба и прозрение – теряемого ценность кратно возрастает, стремится к бесценности.
∗ ∗ ∗ ∗ ∗
Дзи-и-нь-нь, дзи-и-и-нь-нь. В ушах? В сердце? Не определяемо.
Хоть бы жена в комнату не вошла. Ёжащая неують.
Рука бессознательно скомкала газету, прямо в том месте, где её лицо. Голова склонённа, помотал ею по – лошадиному.
«Встряхнись. Ну, давай, приди в себя. Уж ничего не изменить».
Поднял голову, разгладил ладонью, медленно и бережно комканое место. Глаза снова прочитывали, ощупывая каждое слово «Родные и близкие скорбят о трагической кончине….».
Две фотографии: она и Федя.
«Газета двухнедельной давности, она уже давно мертва, а я ей звоню, живой. Трагической!
Как это случилось?
Людочка ты моя незабвенная. Я даже фамилию твою не знал до гибели, я тебя совсем-совсем не узнал,не успел. Ты дарила мне любовь безоглядно, безотдачно, я брал и транжирил. Я боялся ответить взаимностью, а она жила только любовью.
